Анатолий Калинин - Запретная зона

Дом был построен подковой, и из окна своей комнаты Греков видел в освещенном окне комнаты Валентины Ивановны ее тень, отпечатавшуюся на белом тюле. Он хотел было войти к ней в комнату, но воспоминание о ее последних словах: «Лучше, Василий, не говорить об этом» – его удержало. Еще никогда ничто неясное и беспокоившее их обоих они не хранили каждый в себе, не стараясь выяснить этого вместе, и в их разговорах не существовало тех запретных рифов, которые надо было бы обходить стороной. Тем более не мог понять Греков, почему лучше не говорить об этом. Как будто разговор об этом таил для них какую-нибудь опасность. Это тем более исключено, что ничего нового не появилось между ними, а то, что появилось, подброшено со стороны, и для них не составляло труда опять выбросить это обратно. Но сделать это можно только вместе, выяснив все до конца, а Валентина Ивановна не хочет говорить об этом.

Еще некоторое время он постоял в своей комнате у окна, глядя на ее тень на противоположном крыле дома, и потом, тихо ступая через столовую, где лежал на диване Алеша, вышел во двор.

Поселок погружался в сон, лишь кое-где сквозь ветви старых казачьих садов светились окна, а с танцплощадки доносились звуки аккордеона. Слышно было, как там шаркают по асфальту ноги. На аккордеоне играл Вадим Зверев,

С бетоновозной эстакады наплывал гул. Над нею в небе раскрылатилось зарево. Ночной поселок только в центре был крест-накрест прошит строчками фонарей.

Проходя через палисадник, он обратил внимание, что за этот день перед их домом расцвели розы того самого редкого сорта, за которым долго охотился Греков. Три года назад он посадил их вокруг дома, как это делал всякий раз, переезжая на новое место.

Кусты белых роз выступали из черноты ночи, как алебастровые, а ярко-пунцовые крупные розы казались черными. На один куст красных роз падала из дома полоса света. Ночью, как всегда, они пахли острее, но сегодня особенно резко – должно быть, потому, что прошел небольшой дождь.

Выйдя из калитки, он направился от дома не по своему обычному пути – не к огням, помигивающим на кранах и на мотопоездах, а в обратную сторону, по улице, прорезывающей поселок с востока на запад. Чем дальше уходила улица от плотины, тем глуше ворочалась за спиной стройка, явственнее дышало в воздухе степью. За все лето он не запомнил здесь такой звездной ночи. С тех пор как началась стройка, те звезды, которые всегда загорались здесь над степью, уже успели ужиться с теми, которые люди зажигали на плотине, и если бы те или другие вдруг погасли, то и эта летняя ночь показалась бы неполной. Но вот еще две звезды – красную и зеленую – увидел над головой Греков. Они двигались, иногда скрываясь за тучей и опять появляясь. Самолет пролетал над стройкой так высоко, что звука его не было слышно, только сигнальные огни отмечали его путь в небе.

Так он, вероятно, дошел бы и до самой степи по улице, отчеркнутой тенями садов, если бы его внимание не привлекли звуки оживленного разговора. Они доносились слева, из светившихся в глубине сада окон большого дома. Греков узнал этот дом, его хозяева съехали на новое место, как только началась стройка.

Дом был хороший, с балясинами и с низами. Но особенно хорош был яблоневый сад. Должно быть, не одно поколение людей выросло и успело состариться под этими большими яблонями, не одно десятилетие с весны до глубокой осени стояли под ними столы и кровати, зарождалась жизнь, вспыхивало и гасло яркое и короткое человеческое счастье.

Только слабый свет процеживался теперь сквозь густую листву с звуками голосов и смеха. Ему не нужно было прислушиваться, чтобы убедиться, что самый веселый из них принадлежит Гамзину, а громче всех смеется нынешняя хозяйка этого дома Лилия Андреевна Клепикова. Еще кто-то третий вторил ей глуховатым баском.

Греков вспомнил, что сегодня суббота, когда в этом доме теперь обычно собирались гости.

Лилии Андреевне Клепиковой удалось осуществить свою мечту – ее курень сделал центром притяжения для всех интересных и значительных людей в этом царстве бетона и металла. Представьте себе, говорила она знакомым, приезжает из столицы, например, из министерства, в эту развороченную, полудикую степь человек и через неделю или две, после того как он уже оглох здесь от грохота, ослеп от дыма и смрада и окончательно отупел от бесконечных разговоров, о земснарядах, пульповодах, патернах и шандорах, вдруг набредает на очаг мысли и чувства, где он может быть уверенным, что его поймут и оценят. И все это в доподлинном донском курене, где подают на стол казачий борщ и кофе с каймаком, стопленным в чугунке руками самой хозяйки, чья бабка по материнской линии была казачкой, и дед, но уже по отцовской линии, – казаком. Об этом свидетельствовала и шашка, украшающая текинский ковер на стене в зале, где обычно собирались гости Лилии Андреевны.

Шашку она нашла в сарае, разбирая хлам, оставшийся от прежних хозяев дома, и сперва хотела было выбросить ее в кучу утильсырья, за которой должен был приехать самосвал, но вовремя спохватилась. Главный инженер правобережного района Кузьма Константинович Клепиков, приехав, как всегда, поздно вечером домой и проходя через зал к себе в комнату, минуты две или три остолбенело стоял перед ковром, пока не выдавил из себя:

– А это еще что такое?

Лилия Андреевна улыбнулась:

– Это, Кузьма, ты потом поймешь.

– Ты совсем спятила. Где ты ее взяла?

– Семейная реликвия, – отвечала Лилия Андреевна.

– Какая?!

Лилия Андреевна пояснила:

– Шашка моего родного деда.

– Курам на смех! Сейчас же убери, пока еще не стали показывать на нас пальцами, – потребовал Кузьма Константинович.

Однако поскольку теперь уже появился на сцену покойный дед Лилии Андреевны, она осталась непреклонной. В конце концов Кузьма Константинович махнул рукой. Характера он был хоть и вспыльчивого, но сговорчивого. Шашка осталась висеть на месте, определенном ей достойной внучкой своего деда.

Гостю, приехавшему из столицы и попавшему в этот курень, все эти подробности семейной жизни Клепиковых были, конечно, не известны. Не только шашка, но и другое, что находил он под этой гостеприимной крышей, придавали в его глазах их куреню свой колорит. Девятнадцатый век в его чистом виде уживался здесь с двадцатым. А это, в свою очередь, окрашивало в необычные тона и всю атмосферу, царившую под крышей казачьего куреня всего в километре от плотины.

Не забывала Лилия Андреевна приглашать на чашку чая и Грекова, и всякий раз гримаска пробегала по ее лицу, когда он ссылался на недостаток времени. Почему-то не очень манили к себе Грекова эти вечера, которые уже через пять лет после войны начали входить в моду. Не очень-то хотелось ему и встретиться у Лилии Андреевны с некоторыми из людей, с которыми он меньше всего хотел бы встречаться вне служебной обстановки.