Богомил Райнов - Черные лебеди

«Ты и вправду все переживаешь, но что из этого? Ты переживаешь до слез, но что из этого? Танцевать – это тебе не сидеть в углу, прикрыв глаза. Приходится таскать по сцене эту машину из костей и мускулов, которая вечно дает сбои при технических трудностях, и злиться, что тебе не хватает той царственной устойчивости, без которой нельзя и которой так гордится Ольга!»

– Ладно, хватит! – крикнул тут Васко. – Надоели вы мне с вашей Ольгой… Нечего пережевывать одно и то же… Я вам говорю: завтра наша Марго такую выдаст Одиллию, что затмит даже английскую Марго.

– Молчи, сглазишь, – оборвала его Мими.

Они продолжали болтать, но Виолетта больше не слушала. И поскольку они приканчивали вторую бутылку и разговор стал чересчур оживленным, она тихонько отошла и уединилась в своем углу.

Лучше всего уснуть, но для этого надо сначала раздеться. Сбросить с себя не только одежду, но и все, что мешает тебе уснуть… Сбросить и мучительные воспоминания, и прозу прошедшего дня, и все эти сплетни, пренебрежительные улыбки, завистливые взгляды. Сбросить с себя это одно за другим, как грязную одежду, и погрузиться в забытье.

Тебе нужен глубокий успокоительный сон, по возможности без ожидания под дверью, без обрывов и бездн. Тихий и спокойный сон, каким ты давно не спала.

Великий день начался как обычно, то есть плохо.

В сущности, как всегда, пока не зазвонит будильник, все бывает не так уж плохо, но это еще не день, а сумрачное пространство полусна, узкая полоска ничейной земли между ночью и днем. Ночью с ее кошмарами и днем с его неприятностями.

Кошмар в этот раз был из самых обычных. Она оказалась в каком-то темном и глухом месте, в месте, где, как она смутно помнила, ей приходилось бывать и раньше, но откуда она напрасно пыталась найти выход, потому что не видела никакого знака или приметы, указывающих путь. И, озираясь, она заметила перед собой в полумраке строгие очертания огромной двери и поняла, что стоит у порога.

Так она стояла в холоде и темноте, дрожа в своем старом штопаном трико, перед огромной неумолимой дверью до тех пор, пока в сонном мозгу не мелькнула мысль, что одеяло, верно, сползло на пол, и она не проснулась.

Ожидание у входа было адажио кошмара, а аллегро была бездна. Но в эту ночь она проснулась вовремя и не дошла до бездны и только немного поговорила сквозь сон с отцом все на ту же неприятную тему – совершила она подвиг или нет, а затем, наверно, опять уснула, потому что легко и свободно шла по какой-то тропинке среди высоких трав и цветущих кустов, а там, в конце тропинки, среди цветущего кустарника уже синело то прозрачное озеро нежных бликов и теплых течений, в которое она погружалась, пока пронзительный звон будильника не швырял ее в тягостную явь нового дня.

На этот раз будильник не прозвонил, поскольку было воскресенье, но когда слышишь звонок каждое утро в одно и то же время, то просыпаешься по привычке и без звонка. Она лежала, и сквозь прикрытые веки ее проникал красновато-коричневый мрак. Значит, Мими еще не вставала. Она успокоила себя, что сегодня воскресенье и спешить некуда, но, спохватившись, что сегодня не только воскресенье, но и ее великий день, вскочила и потянулась к выключателю.

Свет в комнате не зажигался, в ванной – тоже, наверное, пробки перегорели. Нет, не перегорели, а контролерша вывернула, потому что Мими забыла вчера заплатить за свет. Виолетта пошарила в ящике стола, потом в шкафчике, стоявшем в нише, но свечи так и не нашла. В конце концов, помыться можно и в темноте.

День начинался нормально, с обычных мелких неприятностей, и это успокаивало ее. Когда все хорошо – это не к добру, как говорит Мими. Виолетта приняла душ, вытерлась и вошла в комнату, ежась от холода. Мими все еще спала, укрывшись с головой. Она всегда спала, укрывшись одеялом с головой, чтоб было теплее, а может, чтоб ей не снилось, будто она движется в бесконечном ледяном мраке, из которого нет выхода.

Беспорядок в комнате был невообразимый. На столе – остатки вчерашнего ужина, разбросанная повсюду одежда, а в углу – раскиданные по полу пластинки и неубранная постель с разлезшимися от стирки простынями и старой наволочкой, украшенной желтым пятном. Завтра надо будет заняться генеральной уборкой, кое-что купить, первым делом – смену белья. Завтра будет день домашних хлопот. Завтра, не сегодня.

Поесть было нечего: даже безвкусное и твердое, как камень, печенье кончилось, кофе не сваришь – свет отключен. Она не стала будить Мими и вышла из дома.

В артистической и репетиционном зале было пусто. Она разделась и натянула боевые доспехи – ох уж эта наша профессия, только и делаешь, что переодеваешься. Она сделала несколько легких упражнений, чтобы разогреться, потом перешла к более сложному экзерсису, сначала – у стенки, потом – в середине зала. В огромном зеркале она видела только одинокую фигурку в черном купальнике – свою фигурку. Иногда она нравилась себе и казалась тонкой и грациозной, а иногда – просто тощей.

Зеркало. Педагог говорила: «Смотрись, чтобы видеть все свои ошибки», а балетмейстер ворчал: «Хватит тебе смотреться, как тут вжиться в роль, если ты беспрерывно смотришься в зеркало».

Она кончала экзерсис, когда в зал заглянула педагог.

– Ах, ты здесь, Виолетта.

И добавила несколько двусмысленно:

– Да и где ж тебе быть… Только не переутомляйся. Я же тебе говорила: когда у тебя вечером спектакль, не переутомляйся днем.

Виолетта кончила экзерсис, оделась и вышла, не решив еще, куда пойти: домой ей не хотелось, а столовая сегодня не работала, да и обедать было еще рано. Поэтому она почти обрадовалась, столкнувшись при выходе с педагогом.

– Пойдем попьем кофе, – предложила та.

Она была бывшая балерина и бывшая прима, хотя и не из самых известных. У нее было приятное, но уже дряблое лицо, весьма сильно накрашенное. В общем, печать лет и забот о том, чтобы их скрыть. И фигура у нее уже расплылась, видно, она отъедалась за прежние полуголодные годы. Требовательность в этом отношении, как и во всех остальных, она теперь проявляла исключительно к своим воспитанницам. Строгая, придирчивая, она не церемонилась, делая замечания, но резкий тон не мог скрыть ее доброжелательности, и большинство девушек любили ее.

Они отправились в «Алый мак», да и куда еще пойдешь. День был сырой и серый. Всю ночь лил дождь, тротуары не успели высохнуть. Стволы деревьев вдоль улицы казались совсем черными от влаги, так же, как и ветви, неподвижно застывшие в сером осеннем небе.

По дороге и в кафе они молчали. Только когда они уже допивали кофе, педагог спросила:

– Отчего ты одна? Где Мими?

– Отдыхает.

– А ты почему не отдыхаешь?