Фернандо Ивасаки - Книга несчастной любви

Камилла снова внимательно посмотрела на меня с ласковым укором во взоре, с тем самым, с каким смотрят сестры-миссионерки, удивляющиеся виду африканских негритят, пожирающих на обед негритенка из соседнего племени, и когда канула в Лету еще одна бесконечность, она попросила меня извинить ее, ведь, быть может, ее высокомерие покажется мне чересчур огромным (она так и сказала это – ОГРОМНЫМИ буквами), но она боялась, что я почувствую влечение к ней, а было бы лучше, если бы я прямо сейчас узнал, что ее путь – служение Богу. И нет, даже не надо настаивать, пожалуйста! И чтобы я не смотрел на нее иным взглядом, нежели взглядом друга и брата.

Любой другой человек на моем месте, быть может, опустил бы руки, но любовные неудачи закалили меня, и таким ответом меня не запугаешь. – Это не то, что ты думаешь, – пробормотал я, не глядя ей в глаза. – Я переживаю кризис веры, и я подумал, что только ты сможешь помочь мне вновь обрести ее. Камилла, а если у меня призвание? А если Бог и меня призывает на службу, а я не внемлю ему? Не отказывай мне в помощи, Камилла.

Содрогаясь от слез, Камилла с бесконечной нежностью обняла меня, и пока она по-братски целовала меня, я, упиваясь мыслью о fraternit? [100], почувствовал, что вляпался в самое что ни на есть французоподобие. В конце концов, если уж мне суждено быть еще раз отвергнутым, то начало было не такое и плохое. И я, трепеща, лихорадочно все сжимал и сжимал ее в объятиях.

К субботе я тщательно разработал стратегический план действий: сначала я заеду за ней на папиной машине, потом мы поедем в «Рокси» съесть нежную pastaciutta [101], десерт музыкально оформится между песнями «Битлз» в «Сержанте Пеппере», и закончим мы вечер, в нервном нетерпении попивая коктейль в «Челси». Часы перед свиданием были всегда самыми приятными, потому что тогда у меня получалось исключительно все, что потом мне не хватало храбрости повторить.

Родители Камиллы вели себя со мной просто восхитительно. Они задали мне дежурные вопросы о моих занятиях, моей работе и моей семье и даже захотели знать, был ли я родственником их врачу – совпадение, которое я расценил как счастливое предзнаменование. Мы пообещали вернуться еще до полуночи и бегом выскочили из дому, возможно желая обмануть стрелки часов.

Во время ужина я узнал-таки, почему Камилла, если у нее было желание стать монахиней, поступала в университет; она рассказала мне, что если бы она сдала вступительные экзамены, то потом могла бы легко подтвердить их в Соединенных Штатах, где находилась школа конгрегации, в которой она решила преподавать. Так что я понял: она решила поступать в Коллеж Непорочного Зачатия, главное пристанище монахинь Коллежа Вилья Мария, где она и училась сейчас.

– Почему, Камилла? Неужели так сильно твое призвание? Разве ты никогда не влюблялась?

Камиллу не смутили такие вопросы, как если бы ей и до знакомства со мной приходилось не раз отвечать на них.

– В нашем возрасте никто не влюбляется, – возразила она очень серьезно. – Любить – значит отрекаться от всего, а в нашем возрасте никто ни от чего не хочет отрекаться. Однажды у меня был возлюбленный, сверхэгоист, он, не ведая о том, укрепил меня в моем призвании. Ни один парень не может любить так, чтобы ради меня перестать быть самим собой.

И я, который пытался замешать себя в любой соус в зависимости от того, какие равиоли мне были по вкусу, успокоился – это был не последний наш ужин.

– А можно узнать, отчего у тебя наступил кризис веры? – заботливо спросила она.

– Со мной происходит то же, что и с тобой, – ответил я. – Мне не встречается человек, который был бы способен полюбить меня так, как я бы полюбил его.

И тогда Камилла взяла мою руку и, прерывая свои вздохи, воскликнула: чего же хотел Бог, соединив нас этим вечером. И сказала она это с такой страстью, что я тут же попросил счет, пожелав немедленно это выяснить. Каждому человеку выпадает в жизни хотя бы один волшебный вечер, и в моем случае этот вечер начинался. Еще больше я убедился в этом, когда Камилла сказала, что лучше нам не ехать в «Сержант Пеппер», а поехать в какое-нибудь иное укромное и спокойное местечко, где мы могли бы побыть вместе в моей машине. – Если хочешь, поедем на пляжную косу. Туда приезжают парочки. Ну как? – ограничил я выбор. И вдавил педаль едва тащившегося автомобиля, потому что Камилла, казалось, была уже почти готова, как равиоли, плескавшиеся в кипящей святой воде.

Пляжная коса была настоящим театром романтических маневров, плеск волн и ароматы даров моря здесь благоприятствовали ласкам, поцелуям, обжиманиям и паре-тройке рейдов по ворсистым рифам желания. «И как же это было возможно, чтобы Камилла сама намекнула поехать именно в такое место?» – растерянно и в то же время благодарно спрашивал я себя. Полная луна маячила в мутных, темных волнах, напоминая грязную и ядовитую облатку.

Оказавшись в окружении парочек, которые в потемках искали друг друга, я посмотрел на Камиллу, желая все-таки не потерять ее с последним лучом заходящего солнца. Я уже хотел поцеловать ее, только не знал, когда мне одарить ее многозначительным молчанием – до или после поцелуя, как вдруг она вытащила из школьной сумки какой-то сверток, поцеловала его, словно совершая миропомазание, и очень серьезно сказала:

– Давай помолимся на четках. Чтобы ты вновь обрел веру и чтобы люди в этих машинах не поддались искушению.

Я уже забыл, сказал ли я «аминь», но прекрасно помню, что после такого предложения с великим трудом обрел себя вновь, а обретя, признался Камилле, что не умею молиться на четках.

С евангелической кротостью она объяснила мне, что в святом розарии [102]существуют три таинства, которые в свою очередь делятся на пять, и что на каждые десять «Аве Марий» читается один «Отче наш», но я со своим гуманитарным уклоном сбился со счету, и Камилла предложила мне молиться вместе с ней. Это был вечер субботы, и я прикоснулся к таинству славы, одной из молитв католической литургии.

По правде сказать, я на славу насмотрелся на таинственное раскачивание усеивающих пляж машин, дрожащих, словно те бусинки, которые Камилла двигала в религиозном экстазе. Быть может, более искушенный соблазнитель уже сжимал бы ее в своих объятиях, но я по своей неопытности полагал, что если девчонка просит революцию, надо дать ей революцию, а если она просит молитву, то надо дать ей молитву. И вот здесь-то мне в голову и пришла мысль: Камилла никогда не обратит на меня достойного внимания, если я буду только ее почитателем. Если вера сотрясает горы, тогда я должен потрясти Камиллу, мою обожаемую гору. Так же как Христос изгнал из храма торговцев, так и я решил изгнать французоподобие с пляжа.

Я посмотрел на часы и, возлюбя Камиллу, сотворил еще одну молитву – за упокой, так, на всякий случай. И после этого я сглотнул слюну и с криком, словно одержимый безрассудной нетерпимостью мучеников, выскочил из машины: