Фернандо Ивасаки - Книга несчастной любви

Смерть отца Меррина позволила мне пробежать губами бесконечную и одновременно краткую протяженность ее пальцев, битва отца Карраса с демоном прикрыла тайный поцелуй, а зрительские вопли от неожиданной развязки заглушили объяснение в любви, которое я никогда бы не осмелился произнести вслух. Словом, когда в кинотеатре зажегся свет, тетя Нати увидела меня вцепившимся в руку Кармен, бормочущего с блаженным лицом слова любви.

– Крестник! Я так и знала, что не было никакой необходимости выходить мне в туалет, бандит ты этакий!

– Что вы такое говорите, сеньора? – спросила Кармен, находящаяся все еще под впечатлением финальной сцены «Экзорсиста».

– Ах, доченька, ты же позволишь мне называть тебе крестной? Хорошо, что ты ему сказала да, потому что, если меня поволокут на еще один такой фильм, у меня точно будет инфаркт, да еще случится детский грех. Идемте пообедаем, отметим это событие?

– У твоей крестной все дома, а? – закричала Кармен, с испугом отстраняясь от меня.

– Послушай-ка ты, соплячка! – взорвалась тут тетя Нати, и тоном, каким она обычно набрасывалась на прислугу, продолжила: – И ты вот так собираешься обходиться с моим крестным, а? Что за бесстыдство, от горшка два вершка, а уже и верховодить надо мной хочешь.

– Да вы с ума сошли, сеньора! А ты и того хуже, – в ужасе набросилась на меня Кармен, крутя у виска пальцем, который нравился мне все больше и больше. – Я не пойду с тобой обратно, потому что я иду к своей бабушке.

– Вот и командуй своей бабушкой! – победно закончила тетя Нати. – И запомни, так, на всякий случай, мой крестник и не собирался идти с тобой, хоть бы ты его на коленях упрашивала. Разве я тебе не говорила, что эта соплячка тебе не подходит?

Больше я не видел Кармен, но каждое лето я непременно приезжал в Плайа-Ондабле со слабой надеждой снова ее увидеть. Я все еще храню в памяти мимолетное прикосновение ее руки, и всякий раз, когда в кинотеатрах идет фильм ужасов, я иду в кино искать ее, ведь только она смогла бы разорвать тот договор, который я заключил со всеми демонами на свете в тот самый день, когда мы пошли смотреть «Экзорсиста».

Мне было тринадцать лет, когда моя сестра показала мне фотографию своего класса, чтобы открыто спросить, кто мне нравится больше всех. Дело в том, что мне нравились многие – Габи, Сесилия, Лусиана, Анхелика и Эрика, – но Мария Лила упорно твердила, что мне должна понравиться Лус Мария, которая чрезвычайно привлекательно выглядела в красной шляпке коллежа «Реджина Пасис». Одноклассницы моей сестры населяли мои самые романтические детские грезы, особенно после того, как мама изрекла, словно суровая составительница гороскопов: «Он женится на подруге Марии Лилы». И я полировал взглядом фотографию из второго ящика комода под зеркалом, чтобы отыскать хоть какую-нибудь подсказку, разглядеть хоть какое-нибудь предвестие или условный знак.

В то время моя сестра была еще слишком маленькой, чтобы ходить на вечеринки, куда приглашали мальчишек, так что я соглашался сопровождать маму, когда она шла забирать Марию Лилу с праздничных полдников и обедов. Я брызгал на лицо лавандовой водой, надевал рубашку с длинными рукавами и даже причесывался, теша себя мыслью, что подруги Марии Лилы, едва открыв дверь, мгновенно брякнутся в обморок – настолько я буду неотразим. Однако что-то внутри меня омрачало мои добрые намерения, и по мере того, как я приближался к дверному звонку, мое лицо превращалось в бульдожью морду. Введенный в заблуждение телевизором и идиотскими кинофильмами, я полагал, что буду более привлекательным для девчонок, если проникнусь к ним презрением. Так что когда они всей своей ватагой встречали меня на пороге, я хмурил брови и, глядя только на свою сестру, строго гавкал: «Послушай-ка, мама ждет тебя в машине и говорит, чтобы ты поторапливалась». И, торопливо сбегая к машине, я слышал за спиной их звонкий смех, слышал, как одна из них передразнивала меня голосом популярной мультяшной собаки. И как же я бесился, когда меня называли «Блохастый красавчик» [23].

Много раз я спрашивал себя, почему я играл столь нелепую роль, ведь мне нравилось ухаживать за девчонками, выглядеть влюбленным, обольстительным и симпатичным. Всякий раз, когда наступал день рождения Марии Лилы, я одевался с ритуальной дотошностью тореро, обливал себя духами, как если бы от меня уже попахивало гнильцой, и репетировал перед зеркалом аптечки полуулыбки матадора, дерзкие косые взгляды и пленительные гримасы. Но дело в том, что после этого я не шел на праздник, а жеманства ради запирался в своей комнате.

Я грезил, что самые красивые девчонки с фото звонят в мою дверь и упрашивают меня спуститься в гостиную, а я, ворча, соглашаюсь, позволяя им восхищаться собой, и развешиваю во все стороны недовольные мины, отпускаю косые взгляды и криво подмигиваю, пока подруги Марии Лилы шепчут ей на ухо, как же чудесно пахнет твой брат. Но болезненная реальность была иной, ведь я появлялся только в тот момент, когда уже звучало «Happy birthday to you, мы желаем тебе», и становился объектом шуток и полузадушенных ехидных смешков. Разве возможно, чтобы одна из этих прекрасных гадюк стала моей женой? Я стыдился спросить об этом маму.

Коллеж моей сестры был новым, и он постоянно достраивался, что вдохновляло нравоучительных и нравостроительных монашек организовывать благотворительные лотереи, вербены [24], пикники, олимпиады, и всякий такой воскресный бал-маскарад мог бы посоперничать по результатам с деяниями налоговой инспекции и налоговой полиции. Меня мутило от подобных мероприятий, но из соображений стратегической галантности я все-таки прогуливался на них – хмуря бровь, с перекошенным лицом, как если бы в глотке у меня застрял целый лимон.

Скоро я заметил, что пара других моих товарищей по коллежу – такие же братья соучениц, как я, – столь же одиноко и печально прогуливаются по дворику «Реджины Пасис»; несгибаемая атрофия нашей воли мешала нам пойти на контакт. Некоторые животные защищают от чужаков самок, которые кормятся на их территории, но человеческий самец – это единственное существо, способное защищать от чужаков пустой кусок бетона. Я убежден, что если бы мы нравились девчонкам, то никогда бы не стали друзьями.

Карлитос был добродушным и улыбчивым, и, следовательно, его тактика состояла в том, чтобы сеять улыбки направо и налево. Роберто был известен своими хорошими отметками и застенчивостью, и потому делал ставку на тоску в глазах и меланхолию. Карлитос и я были почти друзьями, потому что мы ходили в один и тот же коллеж, но и Роберто с Карлитосом также были знакомы, потому что их отцы были знаменитыми перуанскими анестезиологами, вечеринки они умели организовывать что надо – засыпали на них все подряд. Когда мы решили объединить наши гениальные способности к соблазнению, девчонки уже привыкли к нашим дежурным силуэтам, впечатанным в последний ряд пустынных трибун стадиона, и в конце концов они дали нам прозвище известных разбойников – «хороший, плохой, злой» [25](Роберто и я бились за право считаться плохим).