Феликс Кулаков - Как я охранял Третьяковку

В ту же секунду, как он представился, как-то само собой родилось его первое (но не последнее) курантовское прозвище. Кроткий Креков.

В первые две недели лично я услышал от Крекова слов пятнадцать, не более. Он только стеснительно улыбался, а на все вопросы бормотал лишь «ничего», «нормалек», «все в порядочке». Словом, рассказчик был из него неважнецкий. Зато слушать Кроткий Креков умел замечательно. Он буквально пожирал тебя преданно сияющими, ангельскими глазами. Глядя в эти глаза, я даже врать ему не мог. Нет, врал, конечно, но как-то совсем без удовольствия.

Поделившись этой неприятностью с Кулагиным, я узнал, что он испытывает схожие чувства. Более склонный к проявлением сентиментальности старина, сознался мне даже, мол, он душой отдыхает подле этого светлого малыша. Я подтвердил, что действительно нечто подобное имеет место быть. Еще немного и мы признали бы в Крекове христианского святого, сошедшего к нам в «Курант» ради спасения наших заблудших душ. Это было прекрасно. Так возвышенно… Картина масляными красками «Крещение группы берберских разбойников преподобной Евдундоксией».

Креков, кстати, отвечал на кулагинскую доброту самурайской преданностью и обожанием. Он ходил за стариной как собачонка, и при разговоре робко похлопывал последнего по предплечью. С совершенно счастливой улыбкой на устах.

Потом, правда, стали всплывать кое-какие подробности крековской биографии. Оказалось, например, что кроме сестры за него просил еще милиционер Леха. Наш Креков приходился милиционеру армейским сослуживцем и даже фигурировал на его свадьбе дружкой-шафером в вышитом полотенце и картузе с хризантемой.

А Леха этот, между прочим, пользовался репутацией маленького, но дорогого золотника. Однажды Иван Иваныч вздумал над ним по-дружески (как он, Иван Иваныч это понимал) подшутить. Он украл у Лехи его милицейскую шапку и не нашел ничего лучшего, как положить в нее фальшивую резиновую какашку. Леха видел как Ваня скрылся за поворотом с его головным убором в руках, а спустя минуту вручил ему обратно шапку полную навоза. Смысл шутки был в том, будто это Иван Иваныч лично туда накакал. Инсценировка удалась на славу и успех имела оглушительный.

Конечно, в эмоциональном запале Леха не обратил внимание на отсутствие запаха, который такая солидная куча должна была бы распространять просто в смертельной концентрации. Ему вполне достаточно было визуально наблюдать полкило коричневого говна в своем форменном треухе.

Леха побелел, и тихо сказал:

– Ах, ты мразь толстозадая…

Иван Иваныч выронил злосчастную шапку и попятился:

– А-а-а-а… Не-е-е…

В следующее мгновение я, Крыканов и кто-то еще с криками «Леха, не надо!!!» повисли на маленьком милиционере, у которого при виде такой картины тут же заклинило башню, и он не раздумывая схватился за табельный «Макаров». Мы еле его удержали! Ваня же решил не искушать судьбу понапрасну и, не дожидаясь исхода схватки, позорно сбежал. То, что Леха пустил бы пистолет в дело у меня не вызывает сомнений. Ха-ха, Ваня погиб за какашку – вот была бы потеха!

Служил Леха где-то на таджикской границе и участвовал там в разных культурных мероприятиях с массированной артподготовкой. Мы, будучи не в силах представить нашего малыша Крекова в подобных обстоятельствах, успокаивали себя мыслью о том, что, вероятно, они с Лехой познакомились уже позже. Но когда сам Креков, немного освоившись, стал весело рассказывать о ночных рейдах на сопредельную территорию, мы невольно насторожились. Нам вдруг стало заметным и их чисто внешнее сходство с Лехой. И в глазах его нам чудилось уже что-то такое варварское, гуннское.

В начале второго месяца крековского служения в «Куранте» произошло НЕЧТО.

Дело было после обеда. Курантовкий люд разбрелся по постам и зонам, руководство тоже предпочло куда-то слинять. Я же томился в дежурке, рассеяно слушая долгий, натужный рассказ Андрюхи Кузнецова про то, как намедни они с каким-то фруктом из первой смены нажрались водки. Андрюха наивно полагал, что сумеет открыть мне в этом деле какие-то новые грани и горизонты.

Скука и отчаянье тяжелыми камнями навалились на все мое существо. В такие минуты я начинал остро задумываться о целесообразности своего нахождения в этой недостойной всякого мыслящего человека обстановке. «На что я трачу свое драгоценное время, самоё жизнь свою?» – думалось мне. – «На кузины бредни? Молодость проходит!». Ну и прочая базаровщина.

Вдруг с «пятой» зоны по SLO позвонил Кулагин. Он чрезвычайно взволнованным голосом потребовал моего немедленного присутствия. Я скосил глаз на говорящую кулагинским голосом коробочку, и после короткого раздумья нажал клавишу «отбой». После обеда прошел всего час. Простолюдинам вроде Кулагина подмены еще не полагается. Таков неписаный закон «Куранта», хвала Зевсу-Побегалову, да прибудет с ним Сила в чреслах его, аминь!

Кроме того, я не вчера родился и прекрасно понимал, что милый Алеша звонит только лишь для того, чтобы вытянуть из дежурки именно меня – своего возлюбленного друга. Ну не мог он спокойно стоять на «пятой» зоне зная, что я прохлаждаюсь в резерве – не такой он человек! Сама мысль об этом жгла его как соляная кислота.

В отличие от меня Кулагин имел репутацию дрянного сотрудника и ему почти никогда не перепадал резерв – этот глазированный сырок для любого рядового курантовца. Я же, как уже сообщалось, был с резервом «на ты». Естественно, Алексей завидовал мне страшно и пользовался всяким случаем подпортить мой скромный, заслуженный праздник. Он постоянно выдумывал какие-то глупые предлоги для подмены, причем жарко просил прислать непременно меня, а не Андрюху Кузнецова – в то время старшего сотрудника второго этажа.

Подменив же Кулагина, я рисковал не увидеть его минут сорок. Он нарочно заливал в чайник свежей воды, долго потом ждал когда она вскипит, затем, не торопясь, хлебал кофе из самой большой кружки, а после всего этого выкуривал две сигареты кряду. Плюс, частенько еще засаживался в тубзик, чтобы, как он пошло выражался, степенно отложить веху . Будьте покойны, откладывал он эти самые вехи действительно степенно! Приходил Леша улыбаясь, и объяснял свое чудовищное опоздание оригинально – превратностями пищеварения.

– Ты же знаешь, – говорил он, – я кушаю венгерскую колбасу «турист».

Таким образом, Кулагин успокаивал свою нервную систему, и энергично расшатывал мою. Я рвал, метал, и прыгал как суматранский макак в период гона., чем доставлял Алеше огромное моральное удовлетворение. По его милости я вместо законного резерва был вынужден зорко следить за экскурсионными группами подростков, поднимать на спецлифтах инвалидные коляски, и мило беседовать с Милицией Львовной – смотрительницей, по непонятным причинам считавшей, что мы с ней есть друзья-не-разлей-вода.