Казис Сая - Деревянные голуби

И лишь когда Тереса и впрямь задумала вербеной отравиться, люди понемногу оттаяли. А тут еще настоятель в день святой Магдалены душещипательную проповедь прочитал с амвона, в которой, не называя имен, заступился за Тересу Буйвидайте, велел простить ее прегрешения, как сам Иисус Христос отпустил грехи Марии-Магдалене…

Подоспело лето, а с ним забот стало невпроворот, и частенько женщины, взмокнув от непосильного труда, спрашивали друг друга: за какие грехи такое мученье, господи?! Пока эту рожь в снопы увяжешь, все руки осотом исколешь. Нет, такая работа только для Тересы…

А Буйвидайте любой работы не чуралась. Она и прежде не сетовала. Бойка была девка до всего, эта-то бойкость, говаривали люди, и сгубила ее.

Повилас Контаутас, старший сын того самого Контаутаса, которого пчелка сгубила, хотя себе жену еще не подыскал, слыл в округе незаменимым сватом. Подобно хорошему адвокату, которому подавай дела помудреней, Повилас тоже любил сводить тех, кто давным-давно морил надежду в пропахших плесенью сундуках с приданым или всю до последней крошки затолкал ее вместе с крепким домашним самосадом в холостяцкую трубку.

Тем самым пеньком, что не так-то просто выкорчевать, была для сватов Забелия Стирблите из соседней деревни. Вроде и собой недурна, и в теле, и деньги водятся, а никто на нее до сих пор не клюнул, хотя девица уже в летах. На толоку ее не зазовешь, до гулянок тоже не охотница, а если парень с ней словом через плетень перекинется, то сам же потом со смехом и рассказывает: «Пенка-то наша перетрусила, как бы я ее не сгреб… Пусть уж лучше котам достается!»

Парни прозвали девушку Пенкой за то, что была она белой да пухлой, как творог на троицу, голосок цыплячий, а уж пальчики ее, конечно же ни разу лебеду в огороде не пропалывали – вторая барыня Сребалене, да и только.

Видно, Лабжянтису потому она и приглянулась, что на каждом шагу учился он у своего дяди Людвикаса. Барыня Серапина и летом надевает в костел белые перчатки, Ляонас велит делать то же своей Изабеле – четки-то грубые, можно мозоли натереть… Покуда тетя жива, пусть Забе набирается у нее господских манер, а черную работу по хозяйству найдется кому сделать.

К тому же святую правду и Повилас, сват, Ляонасу сказал, когда они вышли за порог оросить угол Стирблисова дома и так кое о чем посоветоваться:

– Все себе в жены ищут девку поядреней, бой-бабу… Потому как у них дневные дела-заботы на уме. А тебе, Ляонас, в самый раз о ночных забавах подумать, хе, хе, хе!.. Женатому мужику не только днем жить.

– Ладно уж, – согласился Ляонас, – пусть только она от банка поможет отбиться. А не то как бы меня Людвикас не выставил.

– Погоди, дойдем и до этого. Лиха беда начало… Пришлось Ляонасу отдать свату за Изабелу свою концертинку, а молодая в придачу одарила его бараном да рубахой. На свадьбу прикатили все Лабжянтисы, и один из братьев рассказал Ляонасу, что Тереса голодает, щавелем только и перебивается. Люди даже козочку ее на выгон не пускают, вот и пасут они ее с матерью по обочинам да в балках.

Поначалу Ляонас вроде как и слушать не хотел, комедию ломал:

– А я-то тут при чем? Вы про это Юргису Даукинтису лучше расскажите…

Но, увидя, что у братьев свое мнение на этот счет, потупился и пообещал кое-чего подбросить Тересе после свадьбы.

– Не примет, – единодушно решили братья.

– Так что ж мне теперь? Как бы вы поступили?

– Сотню мог бы подкинуть, – неопределенно пожал плечами тот, кто чаще остальных встречал Тересу. – Ей не скажу, попытаюсь мамаше всучить.

Денег у жениха при себе не было – сдал их на хранение Сребалюсу, поэтому, выпив, он открылся Повиласу. Сват дал ему взаймы полсотни, а вслух стал прикидывать, кого бы бедняжке Тересе сосватать, как из беды ее вызволить…

– Знаешь что! – обрадованно воскликнул Ляонас. – Свози-ка ты к ней Стасялиса Горбатенького. Что тебе стоит? Дорога, правда, не близкая, так ведь и коня не одалживать. Поверь – там золото, не девка! Я бы ее и тебе присоветовал, да боюсь по уху схлопотать. А Горбатенького ты настрой…

…Не помогли отцу Астрейкиса те ароматные лекарства – после рождества старик преставился. Чтобы приглядывать за скотиной, управляться с землей или даже жердину для частокола найти, нужны были сильные руки или, на худой конец, ноги – хозяйство обойти, показать подручному работнику, где пахать, где сеять, а что под пар оставить. Но ведь если зовешь на толоку, за это тоже нужно отработать – во время жатвы, обмолота или уборки картофеля. Денег взять неоткуда, а какой из Горбатенького работник…

Вот и уселись прохладным весенним вечерком за миской вареной фасоли Стасялис с Повиласом Контаутасом и давай поминать, словно в той молитве про всех святых, знакомых девиц и вдов, Эльжбет и Котрин.

Повилас:

– Живет в деревне Тарвайняй одна девушка, Анастазией звать. И пряха, и покладиста, и болтать попусту не любит, потому как ей доктора под шеей трубочку вставили, ну, вроде мундштука, что ли… Как притомится, давай пыхтеть-свистеть. Пыли еще боится… А в остальном, пожалуй, ничего. Молода… на первый взгляд.

Горбатенький утвердительно кивает:

– Это нам подходит… – И выкладывает на стол вареную фасолину примерно в той стороне, где живет эта самая Анастазия.

– Еще одна, Марийоной, кажется, звать. Под сорок ей, брат в Америке, муж под поезд сунулся. Двое ребятишек, один уж в пастухи пошел… Лицом не вышла, зато баба тертый калач. Чего-чего, а ума ей не занимать…

– Пожалуй, и эта сгодится, – говорит Стасялис и выбирает крупную перезрелую фасолину.

Немало они в тот раз повытаскивали из миски фасолин, да только… Привезет Повилас жениха в дом, посадит на лавку повыше и давай опешившей молодице зубы заговаривать:

– Ты, лапушка, не на горб его гляди – конем его лучше полюбуйся да бричкой! Хоть одним глазком когда-нибудь взгляни, что за гнездышко у дороги за вишнями-черешнями укрылось!..

Да только куда там! Лапушка хозяйка встает с кровати, хватает из угла березовый веник… Сватам становится ясно, что в этом доме не найти им «белой лебедушки, второй половинушки, сердцу услады».

– Спасибо тебе, Повилас, на добром слове, – наставительно сказала, выпроваживая их, вдова Марийона. – На богомолье лучше поезжайте! Там на паперти жену ему приглядите. А я, слава богу, и без вас обойдусь.

А Настя, та, что с трубочкой в горле, ни слова не говоря, отрезала им полбуханки хлеба, шмат сала, сунула все это Горбатенькому и в слезах вышла. Мужчины подождали немного – вдруг выставит на стол горькую, – но не тут-то было… Настя как ушла, так и с концом.

– Эх, пока суд да дело, не будем носа вешать, – бодро утешал сват съежившегося в повозке Горбатенького. – Видать, не она нам суждена… Да что там – вон безногие, безрукие и даже слепые себе подруг находят! А ты… Пощупай-ка, сколько у тебя всего! И уши, и глаза… Целых полторы ноги да полторы руки… И все прочее, надеюсь, не хуже, чем у других. Верно ведь? Словом, с детишками задержки не будет?