Рейчел Сейфферт - Темная комната

– Я знаю.

– Я хочу сказать, если он тебе неприятен.

– Да. Знаю. Просто мне кажется, что разгадка уже рядом.

Он говорит это и знает: услышанное сегодня ничего не отменяет, вопрос еще не задан.

– Но ведь есть и другие варианты. Можно поспрашивать еще у кого-нибудь.

– Но у кого? Я все думаю об этом. О т ом, что он рассказал. Конечно, это ужасно, но может, именно поэтому лучше него никого не найти.

Мина долго молчит, а потом вздыхает.

– Понятно. Да.

Слышно, как она барабанит по аппарату. Ногтями или ручкой. Интересно, она уже все руки себе изрисовала?

– Хорошо. Что же, если у тебя все хорошо, буду прощаться.

Миха молчит. Ему не хочется, чтобы она клала трубку.

– Пока, Миха.

– Ну ладно, пока.

– Пока.

Старик говорит наполовину в микрофон, наполовину Михе. Сегодня он нервничает. Как тогда, в первый день, на кухне. Михе трудно на него смотреть.

– Сейчас я живу в этой деревне, а родился в соседнем городе, там и вырос, при советской власти, до фашистов еще.

Колесник закуривает новую сигарету.

– Когда немцы пришли, мне было девятнадцать. Я работал переводчиком, а когда мне исполнился двадцать один, поступил к полицаям.

Миха смотрит строго перед собой, на магнитофон.

– А потом, когда вернулись коммунисты, я сидел в лагере.

– Где?

– В России. Семнадцать лет.

На восемь лет дольше, чем опа. Молчание.

– Давайте на этом остановимся.

Старик прищуривается. За окном проезжает машина.

– Может, завтра будет легче. Еще день на то, чтобы привыкнуть. Вы продумаете вопросы, что вы хотите от меня узнать. Запишете их, а завтра спросите.

Ночью жарко, и Миха спит с раскрытым окном. Лежит на одеяле, шерсть колет под коленями. На огонь летит мошкара, роится в яркой лужице света.

Не спится. Темнота, плотная и душная, не дает ему покоя; он видит ее и с закрытыми глазами.

Рассвет Миха встречает с облегчением.

– Тот человек, которы й застрелился. Немец. Я все о нем думаю: вы сказали, что он убивал детей по приказу.

– Да.

– А что бы случилось, если бы он воспротивился? То есть, я хочу спросить, была ли у него возможность отказаться?

– Да!

– Да?

Этим утром Колесник был готов к его приходу заранее. На столе сигареты, водка и два стакана. Елены не видать.

Старик придвигается к столу. Теперь он ближе еще на несколько сантиметров. Минуту или две он думает.

– Были приказы, но были и добровольцы.

– Приказывали вызываться добровольно?

– В какой-то мере. Да.

– В какой мере?

Теперь Михе можно быть нетерпеливым. И можно эту нетерпеливость проявлять, Колесник все равно ответит.

– При желании можно было отказаться. Если вы не хотели, никто вас не заставлял.

– И за это никак не наказывали?

– Нет.

– Так вы думаете, тот человек, он убивал детей по собственному желанию?

– Нет, я так не думаю.

– Не думаете?

– Нет.

– Но если его не заставляли и сам он не хотел, почему тогда он это сделал?

Колесник молчит. Миха берет сигарету, другую подталкивает к Колеснику. Старик прикуривает от старой сигареты.

– Разве не мог он стрелять в сторону? Делать вид, что целится, но стрелять мимо?

Колесник пожимает плечами. Миха думает: «А ты, Колесник? Ты целился или мазал?»

– За это еще кое-кто отвечал.

Через широкий кухонный стол Миха глядит на старика, и тот опять пожимает плечами. Жест, выражающий скорее отступление, а не окончательный отказ. Миха решает: «Целился».

– В каком смысле?

– Некто этим распоряжался. И даже если он не приказывал вот так, напрямую, он все равно давал понять, что нужно сделать. Так что от вас ничего не зависело, понимаете? И вы шли и делали, хотя вам и не приказывали. Получалось, что делали добровольно. А в таком случае тот, кто отдавал приказ, тоже ни за что не отвечал.

Колесник чертит в воздухе круг, и Миха следит за его руками.

А потом старик просто сидит.

Через какое-то время продолжает.

– Трудно мне вам это объяснить. Я не сумею это рассказать, да вы и не поймете. Я думал сегодня: хорошо это. Хорошо, что вы так и не узнаете, что у меня на уме. Вы совсем другой человек.

А Миха думает: «Это чересчур просто. Слишком просто, чтобы об этом рассказывать».

– А вы сами теперь не другой?

– Может быть, может быть. Затрудняюсь сказать. Не мне судить о таких вещах.

– Но сегодня это имеет для вас какое-то значение? То, что вы тогда делали?

– Нет. Нет. Но я помню, что тогда мне это помогало.

Миха пишет Мине письмо. Он не может сказать ей всего по телефону. Боится произнести это вслух. Вдруг тогда это станет реальностью. Ей будет противно, он знает. Может, она письмо и не прочтет, но ему, по крайней мере, нужно вылить это на бумагу.

Может, это действительно был замкнутый круг, как сказал Колесник.

Миха думает о деде. С автоматом. Стоит, впереди траншея, а позади черно-зеленая чаща.

Он мазал? А если да, меняется л и хоть что-нибудь? Становится ли он от этого лучше? И почему?

В то самое время, в том самом месте. Они пришли сюда убивать. Вот зачем он здесь был.

Миха кладет письмо в конверт и запечатывает. Тошнит, надо бы лечь. Он идет с письмом в туалет, рвет его и спускает клочки в унитаз.

Два дня Миха не ходит к Колеснику. Не то чтобы он задумал так нарочно. Но проходит один день, а за ним следующий.

На линии помехи, и Минин голос теряется среди шума. Ей снова звонила мутти. Миха понимает, что Мина на него сердится, но нужно дать ей выговориться. Он то и дело ее перебивает – сам того не желая, в неподходящий момент. И чем дальше, тем хуже.

– Она подумает, что я не передаю приветы.

– Нет, она подумает, что я вконец обленился. Плохой сын.

– Так позвони ей оттуда.

– Не могу.

– Почему, Миха?

– Что?

– Я спросила почему.

– Она поймет, что я звоню издалека, мне придется врать.

– А так ты меня заставляешь врать. А ей я врать не хочу.

– Отец тоже звонил?

– На прошлой неделе, я же тебе говорила.

– Ага.

– Ты там еще долго пробудешь?

– Мина, я не слышу.

– Ты еще долго там?

– Пару дней, наверное. На выходные возьму билет.

– Пару дней.

– Да. У тебя все хорошо, да? С ребенком все в порядке?

– Просто замечательно, Михаэль. Я все еще беременна, и все просто за-ме-ча-тель-но!

И молчит. И Миха тоже. Пусть пыль уляжется.

– Я поставлю на автоответчик. Позвонят твои родители, не стану подходить.

– А когда я позвоню, подойдешь?

– Ты скоро вернешься. Зачем тебе опять звонить?