Ахто Леви - Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе)

– У тебя что, родных нет?

– Почему же… – Скиталец рассказывает о себе.

– А сейчас где живешь?

Молодые люди, им по двадцать, с интересом разглядывают Скита.

– На Миусском кладбище, – ответил Скит.

– Выпить хочешь?

Скиталец хочет есть, но знает, если воры предлагают, значит, надо соглашаться, он ведь никто в сравнении с ними; они – люди! Ему налили полстакана пшеничной, и он залпом выпил.

– Закусывай! – Оловянный предлагает ветчину. Воры решают взять мальчишку к себе. Они собираются приодеть его. Захмелевший Скит признается, что у него есть собственные деньги, украденные у торговки, и рассказывает, как было дело. Воры смеются, хвалят, говорят, что ему пора спать: водка сильно разобрала его.

В кладбищенском заборе в сторону Трифоновской улицы был сделан проход, метрах в двадцати от него построен небольшой шалаш из веток, сверху шалаш покрыт толем, внутри застланы старые половики, старые пальто, даже ватное одеяло имеется и подушки. Сюда-то и привели воры Скита.

Проснувшись наутро, солнце уже стояло высоко, но еще ощущалась утренняя свежесть. Птицы неугомонно щебетали, создавая у Скита ощущение сказочности. Рядом спали воры, но когда Скит зашевелился, они проснулись.

– Сейчас махнем на Сухаревку, купим тебе что-нибудь из одежды, – объявил Оловянный, – а сначала в чайную, позавтракаем.

Через проход на Трифоновку, недалеко водокачка, умылись; затем на трамвай и на Палиху в закусочную, заказали яичницу с салом, водки. Официант, увидев с ворами несовершеннолетнего, не хотел подавать водку, Оловянному с трудом удалось уговорить его. Воры, конечно, и Скиту предложили, но он теперь отказался, организм не принимал. Потом наняли извозчика и поехали на Сухаревский рынок, по дороге договорились, что сегодня работать не будут, а только отдыхать на кладбище, пока деньги есть.

На Сухаревском в палатке приобрели Скиту серый костюм в елочку, из обуви на его ногу подошли только сандалии, в одной из палаток отыскали кепку.

В подвальном туалете Скит переоделся и показалось, будто он как-то изменился. Старое тряпье оставили в туалете. Сели в трамвай и поехали на Цветной бульвар. Здесь Шкет и Оловянный исчезли в магазине, чтобы запастись пшеничной водкой, ветчиной, банками осетрины в томате, двумя фунтами ситного. Купили газеты, чтобы завернуть продукты, затем опять на трамвай и уже через Марьинский рынок пришли на кладбище, расположились на одной из могил. Не успели воры выпить, подошли двое, карманники: Лиса Блондин и Митя Тарзан. Поздоровались, попросили разрешения сесть. У них с собой свои запасы, примерно такого же ассортимента.

– Откуда малыш? – поинтересовался Тарзан.

– С Рощи, с Межавого, неплохой мальчишка, – объяснил Оловянный, – побегает с нами, кое-чему поучится и будет вором.

Воры выпили, поговорили о делах. Скит в эти дела не вникал, ему просто все интересно – идиллия новой жизни, романтика. А воровская жизнь на кладбище в самом разгаре: на одних могилах выпивают, на других играют в картишки; некоторые воры приходят с добычей, тут же начинается продажа добытых вещей барыгам.

Тарзан с Лисой распрощались, Скитальца же воры повели в шалаш.

– Пусть поспит, а мы с тобой сходим к знакомым, завтра пойдем держать садку (шарить по карманам в транспорте – жарг. ) на «букашке» («Б», линия трамвая в Москве – А.Л. ).

Утро воры проспали. Проснувшись, заторопились. Для храбрости захмелели и поехали держать садку, времени было уже семь, им давно надо быть там… на «производстве».

– Надо хоть пару кошельков схватить, – торопил Оловянный.

На трамвае поехали по Садово-Каретной, здесь вышли, чтобы дождаться «букашку». Народу на остановке – не протолкнуться. Воры подсказали Скиту, чтобы цеплялся, чтобы хоть одна нога стояла на подножке.

– Если не сумеешь сесть, жди следующего. Мы будем ждать у Смоленского рынка.

Подошел трамвай. Толпа понесла Скита к подножке, но встать на нее Скит не смог; на подножке висело множество людей. Цепляясь друг за друга, они стояли на ногах друг друга; Оловянный и Шкет уехали. Оставшись один, Скит раздумывал, как бы отделаться от трамвая, он ему страшно не понравился. Но все же решил дождаться второго и опять не сумел сесть. А что, если податься на Марьинский рынок и украсть там что-нибудь? И он поехал на Марьинский. Шатаясь по базару, увидел, как женщина подходила к палатке, торгующей трикотажем. Улучив момент, Скит вынул у нее кошелек, ощутив, что тот сильно раздут. И бросился наутек к Лазаревскому кладбищу.

Здесь все обыденно. На одной из могил сидели Тарзан и Лиса; пили водку. Эти воры промышляли в продуктовых магазинах, в универсальных тоже, на почте. Увидев запыхавшегося от быстрого бега Скитальца, подозвали к себе.

– От кого бежишь? За тобой гонятся?

– Да вот, – Скит показывает кошелек.

– А ну, посмотрим!

Скиталец открыл кошелек: в одном отделении рубли, трешки, пятерки, в другом – две бумажки по три червонца.

– Ну и фартовый ты! – хвалит Тарзан. – А где же Оловянный и Шкет?

Скиталец рассказал, что они ждали его у Смоленского рынка, но он не смог сесть на трамвай и уехал на Марьинский, к тому же трамвай ему не нравится.

– Что ж, твое дело, где хочешь, там и бегай, – рассудили воры.

Когда пришли на кладбище Оловянный и Шкет, все хвалили Скита, что он фартовый.

– Кличка у него есть? – спросил Тарзан. – А то назовите Фартом.

Воры вращаются на кладбище, сталкиваются: знакомые – не знакомые друг с другом, дружившие между собой или нет, при встречах делятся добычей, пьют водку, играют, выясняют отношения, живут только одним им привычным образом, только своим мировоззрением, своей психологией, представляющейся остальному миру паразитической, – так угодно другим слоям человеческого образования, другим партиям, грабившим народы по собственному усмотрению, создающим собственные, единственно правильные для них, для каждого мировоззрения, единственно для них правильные идеологии. Вот и разместились на кладбище живые и мертвые, прошлое и настоящее, ибо оно – жизнь; и те воры, которые мертвецки пьяные спят где попало, и которые где-то разругались из-за картежной игры, и те, кто сейчас пьет водку рядом со Скитом, все они в настоящем. Оловянный толкует это настоящее:

– Видишь, фраера каждодневно ходят на работу? Это их каторга: рано вставать и вкалывать, чтобы живу быть. У нас своя каторга, тоже начинается рано, а то и ночью приходится…

Вон сидят там на могиле три скокаря: Федя Мопсик, Иван Бутырский, Илья, – констатирует Тарзан, – недавно взяли хорошую хату, много денег прихватили, да и золотишко досталось…

Скит с удивлением смотрел на взрослых воров. К Феде Мопсику кличка пристала из-за носа – вор, способный не только хату взять, но и ювелирный обработать. С ним Иван Бутырский: когда-то с отцом и матерью жил на Бутырках, отсюда и кличка. Сидят взросляки, выпивают, ведут оживленную беседу, базарят, а под ними покойнички – никто никому не мешает.