Олег Суворов - Злой Город

– В этом источнике омывали свои чресла многие знаменитые люди, в том числе Толстой и Достоевский, – заговорил Погорелов, когда они, выгнав мальчишек, тоже заперлись в купальне и стали раздеваться. – Предупреждаю, вода очень холодная, но зато потом вас охватит ощущение невероятной бодрости.

– Такое ощущение охватило бы меня и после пива, – мрачно отозвался Дмитрий, без особой охоты берясь за поручни и спускаясь по ступенькам в воду. Уф! Впечатление было сильным – словно сейчас не жаркий августовский день, а студеный декабрь. Он почувствовал себя так, словно погрузился в жидкий азот, а потому, окунувшись с головой, тут же выскочил на деревянный помост и принялся лихорадочно натягивать джинсы.

– Ну как? – поинтересовался Погорелов, последовав его примеру.

– Да… – только и, смог сказать Дмитрий, ощущая прилив бодрости и тепла, – надеюсь, что это не окажется самым сильным впечатлением от всей святой обители.

– Омыв тело, теперь можем переходить к омовению души, – вновь заговорил Погорелов, когда они стали подниматься лесом к дороге, ведущей в монастырь, – а душевные потрясения от посещения этого места нередко оказывались столь сильны, что переворачивали судьбы людей. Знаете, какой пример приводит Константин Леонтьев в своей статье «Добрые вести»?

– Нет, не знаю. А он тоже здесь бывал?

– Он долгое время жил здесь и даже вступил на путь аскезы, отречения от мира и принятия тайного пострига под именем Климента. Это произошло в год его смерти, хотя умер он в Троице-Сергиевой лавре.

– Надеюсь, что мои впечатления не будут носить столь летального исхода.

– Наверно. Но я вам хотел сказать о другом. Он повествует, как в их скит поступили послушниками двое молодых людей из числа лучших представителей местного дворянства…

– Лучшие – потому что поступили в скит или по каким-то иным критериям?

– Этого он не уточняет. Они были двоюродными братьями и оба женаты на двух красивых молодых женщинах. И вот, представьте себе, преуспевающие, обеспеченные, имеющие любимых– жен молодые люди, примерно вашего возраста, добровольно отказываются от всего этого и поступают послушниками в Оптинский скит.

– Гусары-схимники, – пробормотал Дмитрий, слушая тем не менее очень внимательно.

– Когда мужья, уже одетые в подрясники, пришли в гостиницу, чтобы проститься со своими женами, то прощание это, по воспоминаниям очевидцев, получилось столь трогательным, что заплакали даже старые монахи! И действительно: молодые люди добровольно расстаются с любимыми женщинами, чтобы посвятить себя служению Богу! А знаете, что сказала одна из жен, когда у нее поинтересовались, почему они с мужем решились на такой шаг?

– Детей не было?

– Не в этом дело. Она сказала: «Мы были слишком счастливы»! И Леонтьев по этому поводу замечает, что страх от избытка земного благоденствия – это высшее проявление аскетизма, без которого нет настоящего христианства.

– Подвиг веры?

– Именно, подвиг веры!

– И эту жуткую историю Леонтьев называет добрыми вестями?

– Это на ваш взгляд она жуткая, а на его взгляд – вдохновляющая.

– Ну-ну. А что стало с женами?

– Они устроили в своих имениях женские общины, где сами стали настоятельницами.

– Да, круто… – отозвался Дмитрий, сокрушенно качая головой. – Мы еще даже не пришли, а вы уже вызвали во мне неприязнь к этому месту, где происходят столь дикие вещи.

– Почему же дикие? Истинно христианский поступок…

– Впрочем, нет, я, пожалуй, неточно выразился. Может быть, это – самый яркий пример того, что крайности сходятся – и от несчастья, и от высшей степени счастья люди впадают в безумие и совершают в высшей степени сумасбродные поступки, не в силах совладать ни с тем, ни с другим. Я, помнится, читал, как скучно живет самый богатый человек в мире, султан Брунея. Ему нечего желать, а потому, чтобы убить время, он или катается на «боингах», или принимает парады, или коллекционирует жен и лошадей – короче, сходит с ума от тоски. – Мне кажется, что ваш пример не совсем уместен.

– Нет, ну почему же? Просто одних людей высшая степень блаженства толкает к бесконечному коллекционированию чего-то земного, а других – к поискам того духовного состояния, которое они сами сочтут сродни небесному. Меня больше заинтересовало иное – оказывается, безоблачное счастье так же вредно для здоровья, как и беспросветное несчастье, вот только этика нас об этом почему-то не предупреждает!

– Насчет христианской этики вы ошибаетесь, впрочем, у вас еще будет повод поговорить с отцом Мерхесидеком.

– А он нас примет?

– Надеюсь, что да.

– И угостит монастырской наливкой?

– Насчет этого – сомневаюсь, но чай с травами у них великолепный. Однако мы уже подходим.

Оптинский монастырь, обнесенный белыми каменными стенами со сторожевыми шатерными башнями, с двух сторон соседствовал с примыкающими вплотную деревнями, с третьей стороны граничил с лесом, в котором располагался знаменитый не менее монастыря скит – место обитания старца Амвросия, вдохновившего Достоевского на образ Зосимы из «Братьев Карамазовых». С четвертой стороны, где прежде был главный вход и гостиница, теперь простирался большой яблоневый сад, вплоть до самого берега Жиздры. Место было действительно красивое, впрочем, вряд ли можно найти хоть один русский монастырь, про который было бы нельзя этого сказать – излучина реки, по одну сторону которой – великолепный лес, по другую – обширная панорама полей.

Однако, когда приятели вошли в ворота пустыни, то первое, что неприятно поразило Дмитрия – это сходство с хозяйственным двором. Исчадно дымили грузовики, матерились строительные рабочие, повсюду валялись ржавые металлические конструкции – короче, хозяйственные службы монастыря вели бурное строительство.

– Благолепия маловато, – иронично заметил Дмитрий, и они отправились осматривать Свято-Вве-денский собор, который был весьма скромен с виду, особенно в сравнении с главными соборами московских монастырей. Внутри его стены были окрашены такой бледно-зеленой краской, что это производило впечатление казенной советской конторы. Однако благодаря посещению собора, Дмитрий обратил внимание на одну любопытную деталь в поведении своего спутника:

– А что это вы, Артур Александрович, украдкой от меня креститесь? – ехидно поинтересовался он. – Вы же неверующий?

– В общем да, – несколько смущенно отвечал Погорелов, – но знаете, Дмитрий, я считаю, что надо уважать народные обычаи.

– Ох! – только и вздохнул тот. – Как социолог, могу вам сказать, что нет и никогда не было народа вообще, если только не называть таковым население, проживающее на данной территории, но всегда и везде есть определенные группы со своими интересами и обычаями. По-вашему получается, что неверующие – это уже не народ, но то же самое можно сказать и о непьющих, поскольку в русских традициях водка всегда занимала первое место.