Ахто Леви - Записки Серого Волка

– Я имею в виду коньяк, – пояснил он.

Эве сказала, что не продает алкоголь.

– Посмотрим, – промолвил шпик и начал рыться в гардеробной.

Эве, побледнев, следила за ним испуганными глазами. Вскоре он нашел спрятанные под столом бутылки – Илона их еще не успела, видимо, продать – и удовлетворенно хмыкнул. Он открыл одну и осторожно пригубил. Вытер рот, еще раз хмыкнул: «нормально». Потом запихал в карманы все бутылки и сказал Эве, чтоб оделась и шла с ним. Эве божилась, что этот коньяк продает не она, что она ничего не знает, но тип-то ведь был полицейский, и, по-моему, легче разжалобить крокодила, чем его. Увел бы он Эве, если бы не вошел герр Бруно. Oн казался очень удивленным и спросил, что это значит. Полицейский начал объяснять, что нашел у этой «крошки» коньяк и тому подобное. Тут герр Бруно, изображая на лице медовую улыбку, стал уговаривать полицейского подождать, позволить переговорить с Эве наедине. Герр Бруно был известный человек в порту, уважаемый, и, конечно, полицейский не отказал ему. Он остался ждать в вестибюле, а герр Бруно и Эве вошли в гардеробную. Герр Бруно выглядел озабоченным и говорил, что Эве влипла в глупейшую историю, потому что продавала коньяк на свой страх и риск; что, если бы она продавала по его предложению, он бы всегда ее отстоял, ей нечего было бы опасаться, а теперь… это его, в сущности, не касается. Но, с другой стороны, ему вроде жаль ее, у нее мама больная, и брат безработный, и отец недавно умер, и все такое. Вот если Эве согласится на его предложение… А тут ее тюрьма ждет и репутация тоже пострадает, попробуй потом найти работу. Он все говорил, говорил, а Эве все плакала. Потом она тихо сказала: «Я согласна, герр Бруно, помогите только». Герр Бруно похлопал ее ласково по спине и вышел в вестибюль. Вскоре полицейский ушел.

Кричит где-то громкоговоритель, звонят какие-то колокола, гремят цепи, о пристань лениво плещут волны, греясь под лучами теплого солнца. Тепло. Хорошо тут сидеть, на штабелях древесины, и мечтать о далеких странах, откуда пришли в этот порт и куда уходят корабли, стоящие у пристани. Сидеть, мечтать… А спать? И спать, наверное, надо здесь же. Где же еще? Ночи сейчас уже холодные. Но ведь спят же тут люди, стало быть, и я могу. Хорошо бы в той каюте, но ее у меня отняли какие-то оборванцы. Пришел я в каюту, а там развалились эти двое – оборванные, обросшие, грязные. «Что тебе тут надо? – спросили. – Катись отсюда». В моей чистой каюте воняло, как в хлеву, табаком и потом. Лорелее, подаренной Уго, прилепили к губам папиросу. Я сказал им, что это мое жилье и что заявлю в полицию, если они не уберутся. На это оба засмеялись, и один накрыл мое лицо своей сто лет не мытой, вонючей пятерней. Я, разумеется, убрался. Не идти же в самом деле в полицию, смешно. Какое дело полиции до всего этого. Оставил им одеяло и подушку без наволочки. Еще хорошо, что моя единственная одежда – рабочая и выходная – всегда при мне. Других таких кают поблизости нет. Остался я без жилья.

Бродя по территории порта, набрел на большие штабеля досок и прочей древесины. Тут ютились какие-то люди, мало отличавшиеся от двоих в моей каюте. По их примеру я и забился в наиболее уютную щель в штабелях. Собственно говоря, в порту всегда найдется, где переночевать. Здесь множество спрятанных от нескромного глаза и прежде всего от сторожей и полицейских укромных уголков, где можно поспать, но где тебя могут и раздеть, если покрывающие твои ребра тряпки заслуживают этого.

Утром я пошел в «Гонолулу», и тамошняя повариха меня накормила. Вечером надеялся в «Барселоне» увидеть Уго и рассказать ему об этих наглецах. Может, Уго придумает, как от них избавиться, но Уго я не встретил, потому что мертвые не посещают «Барселону» и вообще они не ходят.

– С ним свели счеты,– сказала Илона и добавила: – Не проболтай Эве, она ничего не знает. Чего доброго, закатит истерику, она такая.

Да, Эве нежная… Но все равно же она когда-нибудь узнает. А я еще думал, что они поженятся… Я спросил, как это сделали, то есть как «свели счеты», но Илона отмахнулась – незачем тебе это.

А Эве ничего не знала, пришла на работу веселая. Ее шутки и смех звучали до тех пор, пока не случилась история с этим противным кошельком, которого не брали ни я, ни Эве, разумеется, а также ни Илона. Никто его не брал, больно нам это надо. Его, наверное, не было совсем, а это гадина приставала к Эве, кричала, что был кошелек, что его украли. И опять Эве…

Сперва пришел Кнут с номерком и сказал, что в кармане пальто должен быть кошелек. Эве перевернула все карманы – никакого кошелька нет. Она протянула пальто Кнуту, чтобы тот убедился – нет кошелька. В это время появились из зала почтенный лысый господин и еще более почтенная дама. Господин был просто почтенный, но дама… отвратительная, не женщина, а просто ведьма, она держалась так, что, глядя на нее, можно было подумать, будто на свете существуют лишь считанные люди: во-первых, она и ее лысый супруг, ну и еще там пара министров, несколько миллионеров…

– Как, в кармане нет кошелька?! – прорычал господин глухо. – Что за шутки?! – ревел он, набирая силу. А дама тут же заключила, что если в кармане кошелька нет, значит, его украла эта «девка». Она показала на Эве. Эве уже давно начала дрожать, даже Илона, обычно не теряющая равновесия, казалась напуганной. Еще бы! Обвинение в краже – что может быть хуже. Но – удивительное дело: Эве такая красивая, у нее, да и у Илоны тоже, такие честные глаза, что если на кого из присутствующих могло пасть подозрение, так это на меня. Мне кажется, один я соответствовал представлению о жулике, способном залезть в чужой карман. Но дама кричала на Эве, называла ее разными мерзкими прозвищами и требовала, чтобы сейчас же вызвали полицию.

Никакого кошелька не было, господин его, видимо, забыл дома или потерял где-нибудь, никто его не брал – это было ясно. Но мне было ясно и то, что Эве ничего не сумеет доказать, и я сказал им всем, что кошелек взял я. Обер-кельнер Кнут вытаращил глаза. Я еще раз крикнул им, что это я взял кошелек и что они все гады и сволочи. Кнут собирался что-то сказать, но его опередила дама, она схватила меня обеими руками за волосы и трясла изо всех сил.

– Ублюдок! Паршивец! Воришка! – кричала она, вырывая мои волосы. Илона и Эве стояли словно парализованные, господин же предоставил всю инициативу своей супруге. Кнут побежал, очевидно, звать герра Бруно. Мне было больно, я был зол, о, я очень разозлился. К тому же я знал, что ничего хорошего меня не ждет, и еще я так возненавидел эту тварь, вырывающую мои волосы, что плюнул ей прямо в лицо. И когда она меня, не переставая кричать, отпустила, одним махом перепрыгнул через барьер. Тут прибежали Кнут и герр Бруно. Кнут пытался меня задержать, но я ударил его ногой в живот, он упал, а я выбежал в дверь. Так закончилась моя служба в «Барселоне».