Гарольд Пинтер - Карлики

– Да, без посторонней помощи здесь наверняка не обошлось, – сказал Пит. – Не мог сам такую фигню придумать. Кто это тебя подначивает? Слушай, холодно и мокро. Пойдем выпьем.

Они перешли улицу и зашли в паб. Марк сел за столик. Пит пошел к стойке бара и вернулся с двумя кружками пива.

– Пей давай. Сдается мне, ты еще не все высказал, наверняка какая-нибудь мысль у тебя в башке осталась, – сказал он.

– Твое отношение к Вирджинии, – сказал Марк, перегнувшись через столик, – это просто преступление, которое тянулось годами.

– Tы язык-то попридержи, – сказал Пит. – Не лезь не в свое дело, а то хуже будет.

– С какой стороны ни посмотри, получается, что ты просто преступник. А еще я тебе вот что скажу, – сказал Марк, – не постесняюсь. Я вчера с ней переспал.

В помещении паба вдруг словно все замерло. Потом Пит услышал словно донесенное эхом по-звякивание стаканов на стойке. Он встал и посмотрел сверху вниз на Марка.

– Все кончено, – процедил он и вышел на улицу.

Допив пиво, Марк вернулся домой. Он открыл дверь, в темноте спустился в гостиную и, по-прежнему не зажигая света, прошел через нее. Он остановился у кухонного окна и посмотрел в садик. Даже в темноте было видно, как под дождем шевелятся листья и трава. Дождь спрессовал обвисшие под тяжестью воды листья, и они казались совсем темными. Неба вообще не было видно. Он заметил пробирающуюся под живой изгородью кошку, которая прыгнула с лужайки к арке из сирени и проскользнула под ней. Он смотрел ей вслед. Она не вернулась, теперь ничто – ни звук, ни движение – не выдавало ее присутствия в саду. Ловушка темноты захлопнулась за ним, и он остался в безмолвной комнате. Он смотрел в окно, как сгущается ночь. Когда вечер окончательно сменился ночью, стало совсем темно, дождь казался черным, листва стала частью общей темной массы, в которой готов был раствориться и сам сад, и вскоре он обнаружил, что больше ему не на что смотреть, потому что перед ним осталось лишь его собственное смутное, едва различимое отражение в стекле, потому что через всю квартиру, через незапертую входную дверь и оставленные открытыми остальные двери проникал неяркий свет лампы, горевшей над входом в дом. Шум дождя стал сильнее, превратившись в пожирающее тишину шипение, и на этот равномерный шум и шевеление темноты откликался весь дом, стены и потолок издавали какие-то звуки, все внутреннее пространство воспринимало исходящую от дождя вибрацию, входило с ней в резонанс, и от этого окружающая, почти живая темнота становилась еще более густой и гнетущей, как будто вся комната уже растворилась во мраке и потеряла свою изначальную форму, и в этом безграничном пространстве он почувствовал себя пленником и сел лицом к лестнице в прихожую.

Позже, когда в окна бились уже последние редкие капли почти закончившегося дождя, он поднял глаза и увидел в прихожей неподвижно стоящего Пита.

– Ты здесь? – сказал Пит.

– Да.

Пит спустился по ступенькам в комнату и сел.

– Я хочу, чтобы ты меня выслушал, – сказал он. Он выпрямился.

– Это не займет много времени. Марк отвернулся к стене.

– Ты меня не удивил, – сказал Пит. – Ладно, оставим это. Я хочу кое-что сказать. А сказать мне есть что. Так вот, не то чтобы ты меня сильно удивил.

Я на самом деле не удивился. Но это уже другое дело. Пара часов – и все, как видишь, воспринимается по-другому. Приходится иметь дело с тем, что мы имеем. Время – оно такое. Я тебе вот что скажу. Так даже лучше. Ты можешь сказать мне в ответ все, что захочешь, после того как я выговорюсь. По-моему, так честно будет, правда?

Видишь ли, я просто хочу понять, разобраться. Может быть, я не со всем соглашусь, и мне придется примириться с этим – чисто по-дружески. Но откровенно говоря, зря ты так выдал все одним махом, разрушил все, что было, ради нового увлечения.

Лихо ты разрисовал меня в черном цвете. Грубовато получилось, но самое главное – неправильно. Шутки в свой адрес я, конечно, допускаю, но на этот раз ты зашел слишком далеко.

Не могу не признать, ощущение было такое, будто меня со всей силы пнули между ног. Невесело было узнать, что из-за меня кому-то по-прежнему больно. Вот и все. Познавательно в некотором роде, но не более того. Кости. Кости гораздо интереснее, чем мягкие части тела.

Нет. Мое отношение к Вирджинии складывалось вовсе не под влиянием большой любви или уважения. Никогда я не считал себя душевно щедрым и великодушным. Эгоизма во мне всегда хватало. В общем, ты сможешь дать ей все то, чего не смог дать я. Прекрасно. Почему нет? Порой она мне казалась моим величайшим достоянием, такое чувство возникало, когда у нас обнаруживалось что-то общее, но общего было очень мало, так что это чувство, честно говоря, приходило очень редко.

Я уверен, что смогу порвать с этой страницей своего прошлого и сделать это без больших усилий.

Послушай. Мне всегда нравились в тебе открытость, щедрость и дружелюбие. Я считал тебя человеком искренним. После того, что случилось, я понял истинную цену этому.

Это было как пуля. Но к Вирджинии у меня в душе ничего не осталось. Ваши отношения – это ваше личное дело.

Проблема в другом. Тебе нет до меня никакого дела, потому что на самом деле тебе не хватает доводов, не догадок и домыслов, а нормальных аргументов. Нет у тебя ничего против меня. Ну в чем ты можешь меня обвинить? Во лжи? В том, что я говорил о тебе за глаза? Неужели это перекрывает всю сумму моих положительных качеств? Да ведь об этом даже говорить смешно. Да, конечно, иногда я говорил о тебе у тебя за спиной. О твоих достоинствах и недостатках. Я хвалил тебя или ругал, и если ты недоволен тем, что я говорил о тебе что-то нелицеприятное, то тогда возмутись и тем, что я тебя много раз хвалил. Одного без другого не бывает. Хотя я понимаю, что на мои похвалы ты не напрашивался и прекрасно проживешь без них.

Вообще-то лучше бы ты мне в челюсть заехал, чем устраивать весь этот балаган.

В конце концов, пусть мы даже навсегда поссоримся и перестанем быть друзьями, но у меня в голове не укладывается, что это может случиться из-за такой ерунды. Вот уж действительно нашли пример того, что можно назвать эффективной идеей.

А еще я могу сказать тебе, в каких ситуациях ты мне не нравился. Это бывало, когда я чувствовал – а чувствовал я это почти всегда, когда мы оставались один на один, – что я для тебя тот самый друг-приятель, с которым можно поболтать о том о сем по пути из постели одной женщины к другой. Может быть, эти слова окажутся для тебя горькой правдой. Вполне вероятно, с твоей точки зрения, ты относился ко мне более серьезно и не так потребительски и наши отношения дорогого стоили.

Если ты вообще хоть немного меня знаешь, то ты должен понимать, что для меня все, связанное с личными отношениями, никогда не было предметом первостепенной важности. Оно где-то на втором плане. Самое естественное состояние для меня – это сидеть дома в одиночестве и играть на старом пианино. Какая-нибудь мелодия всегда найдется. И ты это прекрасно понимаешь. Вот почему нет ничего удивительного в том, что ты, как и все мои друзья, как бы вы ко мне хорошо ни относились, оказались для меня самыми настоящими вампирами, серьезно, вы же у меня всю кровь высосали.