Брет Эллис - Гламорама

Вторая бомба намного сильнее первой, и она наносит гораздо больший ущерб, создав кратер диаметром в десять метров у самого входа в кафе «Flore».

Взрывной волной опрокидывает два проезжающих мимо такси, которые сразу же вспыхивают.

Взрыв поднимает то, что еще остается от тела Брэда, в воздух и швыряет сквозь гигантский рекламный щит Calvin Klein на строительные леса, установленные на противоположной стороне улицы, пачкая их кровью, обрывками кишок и осколками костей.

Эрика кидает сквозь витрину Emporio Armani на противоположной стороне улицы.

Тело Дина швыряет на отделяющую тротуар от собственно бульвара металлическую решетку, оканчивающуюся прутьями с заточенными концами, на которых оно и повисает, сложившись пополам.

Шрапнель разлетается во всех направлениях, она впивается в шею, грудную клетку и лицо женщины средних лет, сидящей в глубине кафе, убивая ее практически на месте.

Японка, которая сидела за соседним с Брэдом столом, пошатываясь как пьяная появляется из дыма с руками оборванными по локоть, и делает несколько шагов перед тем, как упасть на кучу обломков.

Молодой армянин лежит наполовину на тротуаре, наполовину на проезжей части дороги с оторванной головой, но по-прежнему сжимая мопед между ногами.

Оторванная рука свисает с белого навеса над входом в кафе, а вся вывеска заляпана человеческим фаршем.

Через видоискатели камер и из окон многочисленных фургонов все это выглядит весьма привычно: окровавленные люди, выбегающие из густого черного дыма, крики раненых и умирающих, человек, ползущий вдоль бульвара, блюя кровью и хрипло дыша, обугленные тела, торчащие из автомобилей, которым случилось проезжать мимо кафе «Flore» в то мгновение, когда взорвалась бомба, пакеты с покупками, стоящие в лужах крови у входа в кафе. Шок, сирены, сотни раненых — все это так привычно. Режиссер приходит к выводу, что монтажеру высшего разряда удастся склеить из всего этого материала что-то приличное, и он дает команду двигаться дальше. В то время как «рэнджровер» быстро проносится мимо черного «ситроена», покидая место происшествия, Бентли мельком замечает женщину, которая кричит, лежа на тротуаре, с ногой, оторванной по самое бедро, и тогда он, закурив сигарету, говорит режиссеру: «Отвезите меня обратно в „Les Bains“, s' il vous plait», где он садится и слушает, как Джин Триппльхорн в течение битого часа распространяется о сырном суфле, которое готовят в ресторане «Taillevent», и Бентли в ответ заявляет ей, что не одобряет половых связей между представителями различных рас.

Люди разъезжаются. Бобби уехал утром, Тамми отправилась к Жаку Леви на уик-энд, Брюс отправился проверять планы терминалов в аэропорт Орли, Бентли — отдохнуть «может, в Грецию, может, еще куда», и поэтому мне выпадает сопровождать Джейми в салон «Carita» на рю дю Фобур-Сент-Оноре, где Джейми покрасят волосы, сделают массаж, проведут сеансы ароматерапии и профилактики стресса, сбалансируют жизненную энергию с помощью магнитного поля — необязательно именно в этом порядке, а затем ее направят к консультантше по нью-эйджу (восемнадцать лет, шикарная фигура), которая введет ее в транс на «пляже спокойствия», где она будет наслаждаться фонограммой с записью шума, который производят резвящиеся где-то на коралловом рифе ракообразные. Я убиваю время в холле в компании телохранителей, которые поджидают своих бразильских миллионерш, пару-другую императриц, принцессу Монако и Джудит Годрич, и мы все пьем «Chateau de Bellet» урожая 1992 года, а я еще и под ксанаксом, съемочная группа снимает, как я мрачно перелистываю фотоальбом, посвященный кинематографу шестидесятых, пока ассистент звукооператора не ударяет подвесным микрофоном по голове одного из телохранителей, после чего режиссер начинает скучать, и вся бригада отправляется на ранний ужин, чтобы после этого отправиться на новую площадку.

В «Opиra Gamier» мнения по поводу японского либретто расходятся, но вообще-то мы пришли сюда исключительно ради папарацци, которые толпятся внизу у лестницы, когда мы с Джейми начинаем спускаться по ней. Кристиана Брандолини пришла тоже, а Сао Шлюмберегер потерял свои контактные линзы, и Ирэн Амик шипит: «Вы наступили мне на подол платья!», но тут она поворачивается и видит в свете люстры мое перепуганное лицо, смягчается и дарит мне улыбку, прошептав что-то насчет моей красоты, а затем Кэнди Спеллинг машет рукой Джейми, и Амира Казар и Астрид Коль рассказывают мне о вечеринке неделю назад в «Les Bains», на которую меня не пригласили.

Я замечаю того самого двойника Кристиана Бэйла, с которым я столкнулся в Лондоне на Бонд-стрит, он сегодня в смокинге и вежливо кивает мне, заметив, что я не свожу с него глаз. Мы с Джейми решаем уйти во время первого антракта.

Черный «ситроен» доставляет нас в «Buddha Bar», и мы садимся за стол, и от волнения не говорим ничего, только смотрим в глаза друг другу, и Джейми запускает руку в свою сумочку от Prada и звонит в «Hфtel Costes», и, поскольку она знакома с Жаном-Луи и Жильбером, комната нас уже ждет к моменту нашего прибытия по адресу: 239, рю Сент-Оноре. Первый ассистент режиссера смотрит в график съемок и просит нас вернуться к девяти утра на главную площадку. Уже полночь, и Джейми проносится по коридору, набросив на плечи шубку из жеребка от Helmut Lang, и теперь моя очередь догонять ее.

Дверь в нашу комнату захлопывается у меня за спиной, мы с Джейми падаем на кровать, я целую ее в губы, а она обнимает меня за плечи, а потом я в постели уже голый, но меня так колотит, что ей приходится слегка меня успокаивать. Затем кто-то стучится в дверь.

Джейми встает, по-прежнему голая, набрасывает халат от Helmut Lang и лениво направляется к двери.

Съемочная группа, которую я никогда прежде не видел, входит в комнату. Они вкатывают огромную камеру Panavision, устанавливают осветительные приборы. Первый ассистент режиссера показывает мне, где я должен лежать, в то время как Джейми совещается с режиссером и ассистентом по сценарию. Реквизитор открывает бутылку шампанского, наливает два бокала. Нам подносят косяк — настоящий, не бутафорский, а затем Джейми ложится рядом со мной, и я его закуриваю. Кто-то поправляет одеяла на кровати, режиссер кричит «Звук!», и Джейн Биркин начинает петь «Je t'aime» с компакт-диска, а съемочная группа превращается в толпу смутных теней, скрытую завесой огней, а в комнате стоит такой холод, что наше дыхание тут же превращается в пар.

Джейми ложится на спину и с наслаждением затягивается косяком, который я ей вручил, задерживая дым в легких до тех пор, пока тот сам не начинает вытекать изо рта, что служит ей сигналом для того, чтобы начать говорить с закрытыми глазами запинающимся, медленным голосом, хриплым и сонным.