Марина Левандович - Разгадка вечности

У меня был ПМС, а меня отправили по работе на конференцию, где обсуждали тему развития города. И такие у всех ебла лощеные, все улыбаются, аж противно. И все говорят о деньгах и о патриотизме. Начали проводить опрос в такой игровой форме, мол, если бы вам дали миллион, что бы вы прежде всего сделали для города? А я встала такая и говорю: «Дайте мне миллион, и я кучу наложу на ваш город, и листом рябиновым прикрою.

Пидарасы, — говорю, — строите тут из себя икону благотворительности. Да на хую я б вас всех тут вертела, если бы мне миллион дали. Я бы уже на Кубе матэ сьорбала и в жопу питательный крем втирала». Потом мне вечером директор звонит, говорит, мол, Катенька, может вам отдохнуть надо? Давайте я вам отпуск дам, только не уходите в загул, вы нам еще нужны с вашим креативом. А я прям ржала до ночи. Это ж надо, думаю, вырядить такое. Еще и рябиновым листом. Чего хоть рябиновым — хуй его знает?

В школе, когда проходили «Страшную месть», мой сосед по парте обосрался. Ну, вряд ли он из-за фантазии Гоголя, просто, может пукнуть легонько хотел или в туалет по правде припекло, мало ли. Он все крутился, крутился, а Татьяна Николаевна ему все замечания делала, мол, куда ты, Лешик, мать твою дрыном, я тут читаю как раз, когда мертвецы руки к небу протягивают. И он обосрался. Так нам потом даже сочинение на тему «Страшная месть» отменили. Я щас даже не знаю, есть ли в программе современной школы это произведение. Еще бы Бодлера этого убрали, Гете. Нахуя оно надо? Мы в школе учили про какую-то трубку Гайяваты, про какие-то цветы зла. Что это такое — по сей день не пойму. Как из тумана потом выходишь из класса, и думаешь — нахуя я родился вообще, если такой тупой? Первые суицидальные мысли, первый онанизм на нервной почве.

Анна Матвеевна — соседка наша, была женщиной властной, себе на уме. И сына Никиту воспитывала так, что он уже от нее даже в армию сбежал, хотя не имел к этому никаких данных. Его там били постоянно, а он терпел, лишь бы только не к маменьке возвращаться. Да и куда уж теперь дезертировать. И так за мужика не считали. Он до 34-х и прожил с ней в одной квартире, однокомнатной, даже бабу не мог поебать толком, потому что она его дома больше чем на час не оставляла, а Никите, видимо, больше часа надо было, чтобы бабу раздуплить. Помню, он возвращается из универа, а она кричит с балкона: «Котя, давай быстрее, супчик уже налила!». В маршрутке могла у него, у лба здорового спросить, хочет ли он какать. Мол, если хочет, она с водителем договорится, и тот остановит, где надо. А там не дай бог девочки молоденькие, ужас какой. А когда-то в универмаге выбирала ему штаны и попросила сказать, не жмет ли ему в писюнчик. Он те штаны снял, в морду ей бросил, она потом с ним не разговаривала неделю, до невроза довела. Через соседей и родственников просила, чтобы он перед ней извинился. Так и вырос недотепой из-за матери. В интернете только воевал со всеми подряд, а из дому, бывало, выйдет, сутулится, стеснительный такой, замкнутый. Зимой Анна Матвеевна ему даже в магазин не разрешала выйти, чтобы не простудился. И вот, когда она померла, Никита написал в своем блоге: «Ну что ж, мама умерла. Туда ей и дорога. Наконец-то заживу по-человечески, а то как лох». Мне Анька как прислала ссылку, я в ауте была. Мы подумали, может у него с горя крыша поехала. Это ж надо такое о матери написать. А он через неделю привел бабу в дом, Алену какую-то. Красивая такая, сракатая. Щас в больницу с ней ходит, видимо уже беременная. На работу быстро устроился, башковитый, говорят. Он с моей сестрой теперь за стенкой в пенсионном. Говорит, все к нему ходят с цифрами разбираться. Да и Алена эта такая приятная, совсем не такая, как Анна Матвеевна рассказывала. Я тут Никиту недавно встретила, а он несется по морозу, краснощекий, без шапки, лыбится. Ну что ты, спрашиваю, как дела? «Зажил! — говорит, — ремонт делаем, спешу, Нинка, прости!». Вот так вот. Егор у меня растет, так я задумалась.

Моя бабушка собрала себе на похорон столько одежды, будто бы она на том свете собралась открывать ретро-бутик. Главное, тапки все такие хорошие, качественные, 4 пары. Мы с сестрой их поделили, себе взяли, а ей положили китайские. Какая разница в чем лежать? Ну а если там все как-то по-другому, так что, тапок ей уже не выделят нормальных? Не такая уже она хабалка была при жизни, грешила как все. А потом бабушка сестре приснилась. Говорит: «Ах вы ж пиздорванки! Мало вам было моей пенсии? Мало я вам птицы перерезала на именины? Мало отписала? Подавитесь вы теми тапками!». Сестра пришла ко мне такая страшная, непричесанная, с двумя лопатами. Пойдем, говорит, зароем нахуй эти тапки. И мы пошли и закопали ей прямо под свежий холмик земли. А потом она мне уже приснилась, улыбалась, всем приветы передавала. Так что, все таки есть какая-то связь этого мира с тем. Я вот даже щас тебе рассказываю, а у меня будто за спиной эта пизда старая в тапках стоит, сопит.

Дед для внуков перед окнами делает мини-каток. Вычистил лопатой, залил водой. А самая малая, тем временем, с подачи старшего брата лизнула трубу. Стоит плачет. Мы с Костей смотрим на все это, и я спрашиваю у него: «Вот ты хочешь, чтобы у нас были дети?». Он морщит лоб, прям видно муки такие на лице, что я говорю: «Ой, слушай, да я просто так спросила, я и сама не хочу. Мы с тобой еще сами как дети. Нам бы еще самим на катке жопами ездить». А он прижмурился и говорит: «Ты знаешь, Наташа, я вот смотрю и думаю: как я теперь, блядь, из-за этого мудака с лопатой разворачиваться буду?». И я тогда впервые подумала, что нам надо расстаться. А он даже не почувствовал ничего. Все сидел и наблюдал за дедом, щурился, злился, даже вспотел.

Мы с ней в универе были в одного и того же мальчика влюблены. Плакали за ним, напивались, даже побились когда-то. Я туфли сняла и отхуярила ее. Била по чем зря. Ну тот мальчик ахуевал с нас, нашел себе спокойную уравновешенную девицу, сделал ей ребенка. А теперь вот нашла его на «Одноклассниках», смотрю — пузо, лысина, какой-то неухоженный, пиджачок-то вроде ниче так, не совсем вытерт и стар, а рукава коротенькие. Видно, в сэконде брали. А мой Гриша хоть и носат, но зато еще ого-го. И одевается — дай боже любой бабе столько перед зеркалом прихорашиваться. А все равно выйдет на улицу — а ширинка расстегнута. Ну то такое. Там хоть не стыдно, если что-то выпадет. Благо, есть чему выпасть. А если этот выйдет — сразу все понятно. И еще мне кажется, хер у него короткий. Вот не знаю, почему, интуиция подсказывает.

Приезжаешь к родственникам в провинцию, а они там все сидят с каменными лицами, лук чистят, и смотрят «Рассмеши смешного». И никто не смеется, ни ведущие, ни родственники. И я тоже не смеюсь. Спрашиваю, может помочь что-то? А помогать не хочется, просто, ради приличия спрашиваю. Ну и они приличия ради отвечают, что ничего им не надо помогать. И сидим с каменными лицами, как на похоронах. И ковры везде, как гробик расписной. А потом уже за столом по первой как выпьем, так настроение и улучшится у всех на пару минут. Но потом снова идет на спад. И я понял, почему в провинции все так хуярят мощно. Там же иначе нельзя людьми очароваться. А так выпил — и вроде уже ёбла не такие отвратительные. Там вот алкаши живут дольше, чем простые рабочие. А все почему? У них карма чище. У них в сердце любовь живет, не успевает выветриться. А простой рабочий что? Погулял на застолье, а утром встал — и жить не хочется с бодунища. Так бы всех и переебашил в сердцах. А этого карма не любит, дырявится. Отсюда и рак, и СПИД, и гепатиты. Но долго я в провинции не могу быть хорошим и всех любить. Мне печень жаль, например. Возвращаюсь потом в столицу, в привычную среду. В столице как-то не так критично к карме относятся. Тут без ненависти не выживешь. А в провинции наоборот — ненавидя, не приживешься. Такую вот я философию подчерпнул там. Трое суток в запое был.