Михаил Окунь - Я любил тебя больше

Мы с Ирой занимались любовь в парке неподалеку от моего дома — средь бела дня. Укрывались подстилкой для загорания и занимались. В ее лаборатории — по окончании рабочего дня, но при незапертой двери. Среди колбочек, пробирочек, змеевиков и прочих приспособлений ее остекленевшей науки. Но самый важный эпизод принадлежит другому замечательному месту. И тут линия экстремального секса сходится с линией Набокова.

Большая Морская, 47. Дом, в котором он провел детство и которым грезил в эмиграции. Когда некий доброхот в 60-х годах передал ему фотографию современного вида здания, он сетовал — зачем насадили перед фасадом эти нелепые чахлые тополёчки.

… Она сидела рядом со мной на вечере поэзии — время от времени я таскал ее на подобные мероприятия. В этом городе всегда было полно стихотворческого гумуса, но, к сожалению, порождает он всё более чахлые, хотя и всё более амбициозно-цепкие гибриды.

Я украдкой любовался ею: свитерочек, джинсики, сидит прогнув спинку, на лице — чуть насмешливое выражение, столь для нее характерное.

Едва дождавшись перерыва, мы сбежали. Стояла середина марта, снег в центре города был уже сероватым, слежавшимся, испещренным собачьей и человечьей мочой („заплаканный“ Анненского тут никак не подходит). Мы шли, держались за руки, и я определенно чувствовал, как ток в этой цепи бурно нарастает по амплитуде и частоте. Тут мы поравнялись с домом Набокова, и бросок атомов, который, согласно учению античного материалиста, и есть шальная мысль, ударил мне в голову.

Дело в том, что еще год назад редакция еженедельника, в котором я трудился, занимала здесь две комнатенки первого этажа. Второй и третий этажи оккупировал недавно образовавшийся под эгидой горсовета (как собственный рупор оного) газетный монстр, поименованный „Невское время“. Название, если вдуматься, нелепо до крайности — ну, нет такого времени — „невского“. Пиво есть, а времени нет.

На первом этаже с нами соседствовали разношерстные организации: дирекция каких-то „книжных выставок“ (в Петербурге с грехом пополам проводится одна в год), редакция издания, печатавшего исключительно документы, исторгнутые мэрией. Но главное — как зародыш грядущего музея имелся мемориальный зальчик семейства Набоковых с фотографиями петербургского периода. Вот и сам герой: длинная шея, стоячий воротничок, надменно-птичий взгляд… Этакий юный англоман.

Подойдя к вахте, я с некоторым нажимом попросил ключи от бывшей редакции еженедельника. И хотя издание почило в бозе, старушка-вахтерша, помнившая меня, поколебавшись, ключи выдала. Но затем, взглянув на наши с Иркой лица (думаю, в тот момент на них было написано всё ) снова засомневалась:

— Но там два дня назад начался ремонт…

— Вот я и уполномочен забрать наши последние папочки, — скрыв дьявольскую улыбочку, веско заявил я.

И, наконец, мы очутились в одной из комнат. Поцелуи нам уже не понадобились. „Что мне делать?“ — без обиняков спросила Ирка. Вопрос был не праздным.

Посреди помещения торчал единственный оставшийся стол с грязными следами на столешнице. Я узнал его. Мой бедный письменный столик! Сколько за ним вышло из-под пера!..

В углу была свалена груда запыленного бумажного хлама. Пол — в мелу, усеян кусками отбитой лепнины (трудовой процесс начался, естественно, с потолка). В общем, обстановочка, будоражащая самые смелые сексуальные фантазии.

„Лицом к столу, спусти джинсы и трусики, наклонись, возьмись за углы стола!“ — дал я толковые указания моей девочке. Она исполнила их моментально и в точности.

О, этот упругий живой мрамор ягодиц, прохладных с мартовского морозца! Я пал на колени во прах строительный прижался к ним щекой, провел языком, ощутил пальцем, что изваяние буквально истекает соком.

„Ну же!“ — поторопила Ира. Я изготовился, но тут вспомнил, что дверь комнаты не запирается изнутри — такая уж особенность была у замка. Что предпринять? — тут проходной двор, а не полузаброшенная лаборатория пустынного химинститута. И рывком я придвинул к двери массивный канцелярский шкаф-стеллаж, казалось бы, приросший к одной из стен. Это был второй и последний объект сохранившейся меблировки, и благоразумные ремонтники, видимо, решили с ним пока не связываться на предмет удаления из помещения.

Ирка распрямилась и удивленно оглянулась на звук передвигаемой мебели (быть может, подумала, что я таким образом снимаю излишне напряжение?). Но дверь уже была подперта. Я подскочил к Ирке, вновь наклонил ее и погрузился, погрузился, погрузился… И даже поднявшаяся пыль стала золотой.

Почти одновременно с нашим бурным взрывом кто-то требовательно задергал треклятую дверь, затем раздался грозный стук. Уж не тень ли великого писателя вознамерилась нам препятствовать? Поздно! „Подождите секундочку!“ — выкрикнул я, окинув взглядом мою уже пришедшую в себя партнершу, застегивающую „молнию“ джинсов, и с величайшим трудом отодвинул шкаф от двери сантиметров на тридцать. Вот он, яркий пример: с одной стороны, мощная концентрация внутренних резервов организма (придвижение шкафа); с другой — вялое их расслабление (какие-то жалкие сантиметры через не могу).

Дверь приотворилась, и в образовавшуюся щель в наше любовное гнездышко протиснулась полная дама лет сорока в очках с толстенными стеклами.

Все-таки, вахтерша сочла за благо доложить в дирекцию выставок (а именно в их пользование передали наши комнаты) о том, что некий сотрудник еженедельника в сопровождении девицы истребовал ключи, от которых был уже давно отлучен. И проникшая к нам толстушка, оказавшаяся заместителем директора этой самой дирекции, немедленно отправилась на операцию по выяснению обстоятельств.

Конечно, все она поняла с первого взгляда. Но даже будучи припертым к стенке… Я поспешно наклонился к одному из приоткрытых отсеков шкафа, выдернул оттуда первый попавшийся скоросшиватель и радостно сообщил заместительнице:

— Наконец-то нашел!

На пожелтевшем от времени картоне красовалась крупно выведенная плакатным пером надпись: „Договоры на поставку мясопродуктов“. Должно быть, это канцелярское чудовище не опорожнялось десятилетиями. Впрочем, чиновница была изрядно подслеповата.

Расстались мы с нею довольно мило. Все же, она признала во мне бывшего соседа по этажу, и ее опасения по поводу неизвестного наглого самозванца, таким образом, отпали. В ее взгляде за линзами я прочел отголоски тайной тоски. Ведь она ломилась в дверь с таким напором… Быть может, во что бы то ни стало хотела к нам присоединится?

Мы вбежали в трамвай, улыбаясь и виляя хвостами, как мартовские кот и кошка. Что же касается Набокова, думаю, он не только не огорчился бы осквернению святыни, но и от всей своей изощренной души порадовался бы за самоотверженную почитательницу, немного повзрослевшую Ло (Ирка поведала мне, что мужики начали приставать к ней с одиннадцати лет, какой-то родственник даже исхитрился грудку отлобызать. Но не более того). А заодно и за меня.