Сергей Бурый - Башня Татлина (СИ)

Налейте этого, да. Нет, правее, да, вот этого.

Справа сидели двое с площади.

Не знаю, кто это сделал, но я полностью разбит. Зачем ушел с работы, меня же уволят. Или не уволят? Не знаю, или уволят.

Все правильно сделал, чувствуешь, что случилось? Мы больше не отредактированы, понимаешь?

И что в этом хорошего? Да, это хорошо, наверное, но что хорошего?

Ужасные ощущения, а еще эти двое… Что я сделал? Что происходит? Только один человек может знать, и мне нужно любым способом попасть к нему.

17

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

И все-таки, чтобы человек продолжал желать жить, в него нужно посадить зерно цели. Пусть не будет даже намека на то, что зерно прорастет, главное повесить на стену картину с изображением самого красивого фрукта, который может вырасти из этого зерна. Пусть цель всегда будет перед глазами, чтобы человек продолжал желать и, обреченный на безуспешность, идти к ней.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, продолжение третьего дня после отключения редактирования:

Не только люди вокруг штрихами, последние десять лет тоже штрихами, а до них я себя уже плохо помню. Только какие-то редкие факты: учился, работал, женился, типовая биография человека. Детали ускользают, плохо помню.

Но вот последние десять лет, с чего они начались? Когда нам дали квартиру на Парнасе, успокоились, другую мы не хотели, о детях не думали, машина не нужна. Пошли бы по стандартному сценарию, продолжили бы типовую жизнь, но редактирование остановило процесс.

Интересная мысль, то есть ты думаешь, что редактирование делает людей не такими обычными, как обычно?

В чем-то да, но изначально у человека есть выбор, просто в основном все идут по типовому сценарию. У отредактированных нет выбора.

Ты прав. Но моя жизнь и до редактирования была типовой, поэтому ничего не помню, и после тоже. Но после хоть какие-то штрихи.

Десять лет назад мы получили квартиру с отделкой, постепенно заполнили ее всем необходимым для отредактированной семьи. Точно помню, что через полгода после начала работы в ГСЧР предложил жене купить экран во всю стену. У нас был маленький типовой экран для трансляций, которые кто-то включал. Экраны загорались, когда нам что-то показывали, будь то видеокурсы тик-так или типовые утренние, дневные, вечерние, ночные сериалы определенного дня недели. Иногда это меня даже раздражало, хотя интересно почему, ведь не должно было? Ошибка редактирования?

Раз в месяц показывали рекламу экрана, говорили, его можно включать, когда захочется, а типовой сериал понедельника смотреть в четверг и наоборот. Сказал жене, что хочу такой, это моя мечта. Поначалу она не разделяла, потом разделила.

Был год с момента подписания контракта с ГСЧР, когда мы посетили магазин, где продавали экраны. Захотел еще сильнее, но цена…

Будешь редактором, купишь.

Стал редактором, не купили. Готовили комнату, чтобы туда вписался экран. К седьмому году комната была полностью оборудована устройствами, дополнявшими экран, в том числе самым умным креслом, еще одним рекламным хитом, но самого экрана не было.

Денег на покупку всегда не хватало, сколько бы ни откладывал, в последний момент все срывалось. Год назад были уверены, купим, не купили: за два дня до покупки затопило квартиру, стало не до этого. Пол испортился, пришлось частично менять, из строя вышел холодильник. Много потратили, начали копить заново, так и не накопили.

Зачем мне этот экран? Похоже, погоня за ним – главный сюжет моей жизни за последние десять лет. В отличие от всего остального, он не штрих, а остальное, даже самое запоминающееся – штрих.

Зашел в Башню Татлина. Как найти Наума?

18

Из диктофонных записей Льва Глебовича:

Мама, а ты купишь мне большой экран?

Не смеши, дурачок.

Выдержки мыслей Омска Решетникова, продолжение третьего дня после отключения редактирования:

Перед тем, как войти в башню, посмотрел на людей, проходивших мимо. Никто не смотрел на башню, одни смотрели прямо перед собой, другие под ноги. Интересно, кто-нибудь из них уже отключен от редактирования? Все те, кто отключен, должны думать о башне, идти к ней, искать ответы на вопросы, возникающие в их головах. Но в башню шел только я, мне нужно было найти Наума, понять, что с ним, затем отыскать Льва Глебовича.

Думал, Лев Глебович должен найти меня сам, однако в предыдущие дни этого не случилось. Случилось теперь – на этот раз я ждал, что меня встретят военные, но он стоял один и улыбался.

Добрый день, Омск, поприветствовал. Подошел, протянул руку, дружелюбно пожал.

Погода сегодня не очень, правда, сказал он. А с Наумом все в порядке, не беспокойтесь за него.

Значит, он все знает.

Где он, спросил.

Наум? На своем рабочем месте. Я предполагал, что вы станете за него беспокоиться после того, что произошло.

Он все знает, ясно. Но что это значит, что будет дальше?

Приглашаю вас в свой кабинет. Вы там уже были, помните?

Помню, только это смог ответить, больше ничего.

Мы прошли к лифту и ехали в нем в тишине. Только в прозрачном лифте можно было увидеть внутреннее устройство Башни Татлина.

Нравится, спросил Лев Глебович, когда мы почти добрались до предпоследнего этажа.

Ничего не ответил.

Хорошо, проходите, вижу, сегодня вы не настроены разговаривать.

С тех пор, как был здесь и запомнил это навсегда, ничего не изменилось. Все тот же минимализм, аккуратность, чистота, зеркала по бокам, создающие ощущение бесконечности пространства, и одинокий стол вдали. На нем снова стояла фигурка черепахи, вырезанная из дерева. В прошлый раз Лев Глебович сразу убрал ее, а теперь взял в руки, переложил из правой в левую и дал мне.

Откройте, предложил он, а сам отвернулся к панорамному окну, растянувшемуся от пола до потолка.

Вечно моросящий дождь, если бы я только мог редактировать погоду. Но могу ли я хотя бы представить здесь солнечный день? Почему-то не получается.

Не получается, эхом сказал я, держа в руках фигурку черепахи.

Все правильно, вы не можете открыть, потому что не вы ее сделали. Дайте обратно.

Вернул.

И этот мир сделали тоже не вы, а я, мягко, снисходительно сказал Лев Глебович. А поскольку не вы его сделали, не вам его менять, не вам устанавливать правила. Вы прекрасно понимали, что я знаю все о ваших действиях с того момента, как вы отключились от редактирования.

Догадывался.

Неужели вы могли хотя бы предположить, что я позволю сделать что-нибудь, чего я не желаю? Впрочем, какая разница, пусть это прозвучит грубо, но ваши мысли не имеют никакого значения. Поймите меня правильно.

Не понимаю, зачем это вам? Зачем тогда вы позволили мне отключиться от редактирования и отключить других?