Сергей Бурый - Башня Татлина (СИ)

как я забыл о маме в день ее рождения, проведя на чердаке несколько часов и жутко перепугавшись, очнувшись, спустился вниз, увидел упавшую на пол газету, ежедневно опускаемую в наш почтовый ящик и бездыханное тело с открытым ртом, будто застывшим в последнем вопле, которого, может, и не было, но отныне не было ни дня, чтобы он не звучал в моей голове,

монотонно, жутко, с мурашками по спине и холодным потом, как первый раз, когда он прозвучал в день ее тридцатишестилетия и смерти.

23

И когда они вошли в дом, я забыл о том, что произошло, здоровался с каждым, многое перенес с чердака, но все равно большую часть времени проводил там, все сильнее ощущая себя Львом Глебовичем с каждым днем, черпая знания из старых газет, накопленных за долгие годы в шкафу, узнавал новые слова, применял цитаты, заимствовал мысли,

и когда хотелось есть, чаще представлял, что ем, чем делал это на самом деле, но запасы в доме все-таки были, держался на них, старался совсем не выходить, иногда открывал дверь ночью, подходил к арке, всматривался,

и не знаю, почему ничего не сделал тогда, когда все произошло, никому не позвонил, не сообщил, что случилось, может быть, просто не понимал, как, ведь не было ни телефона, ни знакомых, ни друзей, никого, только мама, решавшая все за меня, желавшая и сомневавшаяся за меня, своих желаний и сомнений у меня не имелось,

и когда она покинула этот мир, я остался один, и мне пришлось заводить желания и сомнения, управлять ими, и я пожелал не быть в одиночестве, погрузившись в придуманный мною огромный мир, подсказанный инженером Татлиным, а его башня стала венцом,

и не помню даже, когда я заметил у места, которое старался обходить стороной, где была уже не мама, а тело, новую фигурку черепахи и записку,

и когда прочитал ее, ненадолго вернулся в реальный мир, осознал потерю, плакал, читая записку, хотя она была не запиской даже, стандартизированной открыткой с напечатанным текстом из магазина, мама зачем-то покупала такие, когда дарила мне новую фигурку черепахи, а я просил живую, приготовил для нее на чердаке коробку, обустроил, искал черепаху на улицах, спросил маму, засмеялась, сказала, в Петербурге по улицам черепахи не ходят, если только в Неве плавают, снова засмеялась, а я стал искать и, кажется, однажды во время прогулки увидел в реке живую, настоящую, невыдуманную, но она скрылась в воде, и сколько бы ни искал ее дальше, не находил, грустил, она мне снилась,

и только когда возвращался на чердак, забывал о черепахе, даже глазами останавливаясь на подготовленной для нее коробке, уходил в другой мир, полностью поглощавший меня, в котором находил для себя укрытие, обустроенное в моей собственной голове, радость и утешение, до и после дня тридцатишестилетия мамы, думал, мне никогда не надоест быть там, на чердаке, на своем последнем этаже Башне Татлина,

но когда моросящий дождь за окном прекратился, в дом вошли настоящие, увидели маму, ужаснулись, обнаружили меня, вздыхали и выдыхали, забрали из этого места,

и тогда старый мир ушел, и наш деревянный дом, и Башня Татлина остались в нем, Лев Глебович во мне умер, и родился мальчик Лева девяти лет, и началась новая жизнь.