Генри Миллер - Книга о друзьях (Book of Friends)

Впрочем, я забегаю вперед.

Алека всегда бесило, что я вечно на мели. Куда бы мы ни ходили вместе, платил, ворча и ругаясь сквозь зубы, вечно он. Мне приходилось постоянно выслушивать лекции о том, как вредно не иметь амбиций. До чего я однажды дойду? Он знал, конечно, что я пишу или по крайней мере пытаюсь, но это не производило на него ни малейшего впечатления.

Моя первая жена его просто ненавидела. Она знала, что за тип этот Алек, и всегда старалась удержать меня от общения с ним. Алек же, будучи свидетелем моих метаний между Корой и вдовой, прекрасно понимал, что с женой я долго не протяну.

– Вот уж не думал, что ты на ней женишься, – сказал он мне однажды. – Я ведь просто посоветовал ее тебе как хорошую подстилку.

Это может показаться невероятным, но мы собачились с ней каждый день – не могли пройти мимо малейшего пустяка, не поругавшись. Жена обучалась сначала в католической школе, а затем в консерватории в Канаде и, естественно, в результате превратилась в ходячий склад всех человеческих заблуждений. Зато некоторые ее подружки-католички, несмотря на строгость моральных принципов и всякие глупые предрассудки, были весьма сексуальными особами. Знавал я одну, которая, теребя пальчиками свой огородик во время акта, кричала:

– О Матерь Божья, о Святая Дева, прости мне мои грехи!

После чего она хватала меня за член, сжимала его, целовала, вставляла обратно и шептала:

– Еще, Генри, это так круто! Возьми меня, трахни! И да простит и защитит меня Пресвятая Дева Мария!

Алек любил монашек – они умели постоять за себя, отличались свободой нравов и покладистостью. Не одну монашку ему довелось прижимать к какому-нибудь деревцу в парке. Как и остальные наши закадычные друзья, Алек не видел смысла в том, чтобы зря тратить деньги на женщин, но в отличие от многих он говорил своим любовницам, что любит их. Ближе к оргазму он мог сказать все что угодно, даже пообещать жениться.

Наши дискуссии и споры – это было что-то. Как и всякий ирландец, в споре Алек просто неистовствовал, хотя не без определенной логики, подкрепляя заявления разумными аргументами. Еще ему нравилось давать советы, которым он сам никогда не следовал. Наиболее плодотворные дискуссии у нас случались в его комнате. В отличие от моей спальни в коридоре, больше похожей на тюремную камеру, у Алека была просторная комната с умывальником, диваном, парой удобных старых стульев и огромной кроватью. Вставал он с нее чертовски довольный жизнью. Пару раз я заставал его в постели с девушкой. Он как ни в чем не бывало представлял мне ее, делая вид, что они давно знакомы.

– Это та крошка, о которой я тебе говорил, Ген, – мурлыкал он, отбрасывая в сторону одеяло и демонстрируя ее прелести. – Ничего, а?

В наших отношениях с Алеком царила необычайная близость. Мы больше походили на двух русских из романов Достоевского, чем на уроженцев Бруклина.

Например, когда у него был триппер, он вылезал из кровати, просил меня подойти к раковине, доставал свой член – ужасное зрелище! – и совершенно серьезно спрашивал меня: как я думаю, не стоит ли показаться врачу? Держа член в руке, словно кровяную сосиску, он начинал длинную историю о новой девчонке, с которой он познакомился, и о ее отношениях с приходским пастором. (Католическую церковь он просто ненавидел.)

– Ты только послушай, Генри, она, значит, вдет на исповедь, чтобы исповедаться в том, что первый раз в жизни была с мужиком…

Вот так начинался диалог. Алек изображал сладкоречивого лицемера и ханжу – отца О’Рейли. Пастор:

– Ты говоришь, он коснулся тебя. И где же, дитя мое? Девочка слишком смущена, чтобы сразу ответить. Пастор приходит ей на помощь:

– Он прикоснулся к твоей груди, дочь моя?

– О да, отец.

– Скажи мне, куда еще он клал руку?

– Между ног.

– И долго он ее там держал? Я хочу сказать – десять минут, двадцать пять минут… или час?

– Думаю, ближе к часу, отец.

– А что же ты делала все это время?

– Я очень возбудилась, отец. Боюсь, я совсем потеряла голову.

– Что ты имеешь в виду, девочка?

(Надо заметить, что девочке уже восемнадцать и она больше похожа на хорошую скаковую кобылу.)

– Я имею в виду, отец, что он расстегнул штаны, достал своего дружка и засунул его туда, где была рука.

– Прямо в тебя?

– Да, отец.

– Тебе понравилось? Или было стыдно?

– Мне очень понравилось, отец. Боюсь, как бы не разрешить ему это еще раз… ну, если это не очень большой грех…

– Поговорим об этом позже, – говорит отец О’Рейли. – А сейчас зайди ко мне в кабинет на пару минут.

– Остальное ты, Генри, можешь себе представить. Он запирается с ней в кабинете, просит задрать платье, чтобы потрогать ее киску, а затем, не успевает она и глазом моргнуть, вытаскивает свой боброчёс и пиздит ее во имя Христа. Обычное дело! Впрочем, это не идет ни в какое сравнение с тем, что творилось пару сотен лет назад. Римскими Папами становились воры и убийцы, которые совершали инцест направо и налево. – Алек подходит к книжному шкафу и достает книгу жизнеописания первосвященников. – На, почитай, когда тебе нечем будет заняться. – А потом со странной улыбкой добавляет: – Слушай, что ты делаешь один целыми днями, а? Только не говори, что тухнешь в библиотеке над книжками. Я думаю, ты все еще ищешь работу. Кстати, а сколько у тебя сейчас с собой? Не вернешь доллар, что я тебе одолжил на прошлой неделе?

Я корчу кислую мину и пытаюсь обратить все в шутку. Я выворачиваю карманы, чтобы показать, что не вру.

– Не понимаю, – говорит он. – Вечно на мели. Скажи-ка, брат, как ты живешь? Ты что, просишь милостыню у каждого встречного? А гордости у тебя, надо думать, нет? Об амбициях вообще молчу – я уже понял, что это не вяжется с твоей философией.

Это он так иронизирует, потому что я вечно рассказываю о философах, которых читаю.

– Полагаю, – продолжает он, – твоему князю Кропоткину деньги были не нужны. А этому немецкому философу, который загремел в психушку?

– Ты о Ницше?

– Да, об этом придурке. Он, наверное, вообразил себя новым Иисусом.

Я делаю вид, что удивлен.

– Наоборот. Не забывай, что он написал книгу «Антихристианин».

Повисает пауза, во время которой Алек натирает какой-то мазью свой воспаленный, разбухший член, затем медленно, словно паша, идет обратно в постель. Из постели:

– Да, Генри, пока я не забыл, открой верхний ящик шкафа, там в коробочке есть мелочь. Возьми! Это избавит тебя от необходимости просить потом. И вот еще что, скажи, если бы я не дал тебе сейчас денег, как бы ты добрался домой, а?

Я улыбаюсь:

– Ну, как-то же мне это обычно удается.

– Тебе удается? Ты хочешь сказать – кому-то удается вытащить тебя из дерьма в последний момент.

– Ну да, – говорю я. – А разве это не одно и то же?