Харуки Мураками - Токийские легенды (Tokyo kitanshu)

— Давно спросить… об этом… у меня?

— Да.

Я ничего не поняла, но решила ответить откровенно.

— Такого рода опыта… пожалуй, не было, — призналась я. — Почему — не знаю, хотя это и может показаться странным. Суди сама: уверенности в себе у меня нет, получать все, что захочется, — не получаю. Наоборот, то там, то тут — сплошное недовольство. Но зависти из-за этого к другим у меня, если разобраться, не было. Интересно почему.

Юкко слегка улыбнулась.

— Мне кажется, ревность вряд ли имеет какое-то отношение к объективным условиям. В том смысле, что человек ревнует, потому что чем-то обделен. И наоборот. Это как опухоль на теле — самопроизвольно появляется в каком-то неведомом месте и, не поддаваясь какой-либо логике, бесцеремонно день за днем разрастается внутри. Хочешь не хочешь, а сдерживать ее бесполезно. Скажем, у несчастных опухоль образуется легко, а у счастливых не возникает вовсе… Так же не бывает? Вот и тут то же самое.

Я молча слушала Юкко. Такой длинный монолог был для нее явлением весьма редким.

— Человеку, не познавшему ревность, объяснить это очень трудно. Единственное, что тут можно сказать: жить изо дня в день с этим в душе — дело совершенно безрадостное. Как будто ходишь в обнимку с маленьким адом. Думаю, ты должна радоваться, если до сих пор не сталкивалась с этим чувством.

Сказав это, Юкко уставилась мне в лицо с какой-то смутной улыбкой. «И все-таки красивая девочка, — опять подумала я. — Стильная такая — и грудь у нее красивая. Я даже представить себе не могу, каково жить таким красавицам. Все на нее смотрят. Гордится ли она этим? Радостно ей жить — или тревожно?»

Однако, к моему немалому изумлению, зависти к ней я не чувствовала.

— Я сейчас уезжаю к родителям, — сказала Юкко, не отводя взгляда от рук у себя на коленях. — У родственников несчастье. Мне нужно на похороны. Разрешение я уже получила. К утру понедельника должна успеть. Вот я и подумала — ты не подержишь у себя мою бирку?

С этими словами она вынула из кармана бирку и протянула мне. Я ничего не могла понять.

— Взять-то я могу, только зачем давать ее мне на хранение? Разве нельзя просто положить в ящик или еще куда-нибудь?

Юкко посмотрела на меня гораздо пристальнее, чем раньше, и я совсем растерялась.

— Если ты не против, я бы все-таки хотела попросить об этом тебя, — настойчиво произнесла она. — Меня кое-что беспокоит, поэтому я не хотела бы оставлять ее у себя в комнате.

— Хорошо, — согласилась я.

— Пока меня не будет, смотри, чтобы ее не унесла обезьяна, — предупредила Юкко.

— Мне кажется, в этой комнате обезьяны не водятся, — весело ответила я.

Шутить этой девочке было отнюдь не свойственно. Она вышла из комнаты, оставив только бирку, нетронутую чайную чашку и странную пустоту.

— В понедельник Юко Мацунака в общежитие не вернулась, — рассказывала консультанту Мидзуки. — Классный руководитель начал беспокоиться, позвонил ее родителям и узнал, что домой она не приезжала. Никто из родственников, разумеется, не умирал, похорон тоже никаких не было. Солгав, она куда-то исчезла. Труп нашли в конце следующей недели. Я узнала об этом, вернувшись в воскресенье вечером от родителей из Нагой. Самоубийство. Говорят, вскрыла себе вены и долго умирала, вся в крови, в чаще какого-то леса. Причины самоубийства не знал никто. Ничего похожего на предсмертную записку не нашли, и никаких мотивов никому в голову не приходило. Девочка, живущая с ней в комнате, сказала, что накануне ничего необычного в ее поведении не замечала. Юкко не казалась чем-то озабоченной. Все было как и всегда. Она просто молча умерла.

— Однако вы не считаете, что Юко Мацунака по меньшей мере пыталась вам что-то передать? — спросила консультант. — Поэтому и пришла напоследок к вам в комнату отдать бирку. И рассказала о ревности.

— Да, действительно. Она говорила мне о ревности. Только позже я поняла, что она, пожалуй, хотела хоть с кем-нибудь поговорить об этом перед смертью. Но я же тогда не понимала, насколько для нее важен этот разговор.

— Вы рассказывали кому-нибудь, что она приходила к вам в комнату перед смертью?

— Нет.

— Почему?

Мидзуки наклонила голову.

— Я считала, что, расскажи я об этом, все только запутается. Думала, никто этого не поймет и ничему это уже не поможет.

— Возможно, ревность и привела ее к самоубийству.

— Да. Но скажи я кому об этом, ведь подумают, что я спятила. Ну кого может ревновать такой человек, как Юкко? К тому же все и так были на пределе. Поэтому я решила, что лучше всего помалкивать. Обмолвись я об этом в женском общежитии… это равносильно концу… Все равно что чиркнуть спичкой в газовом баллоне.

— А что стало с той биркой?

— Она по-прежнему у меня. Должна лежать в коробке где-то в стенном шкафу. Вместе с моей.

— А почему бирка так и осталась у вас?

— Вся школа тогда была в шоке, и я как-то забыла ее вернуть. А со временем сделать это стало совсем непросто. Но при этом и выбросить нельзя. К тому же мне иногда казалось, будто Юко Мацунака хотела, чтобы ее бирка всегда оставалась со мной. Не потому ли она перед смертью нарочно пришла и отдала мне ее на хранение? Хотя никак не могу взять в толк, почему именно мне?..

— И впрямь странно. Учитывая, что вас ничего особо не связывало.

— Конечно, если живешь бок о бок в тесном общежитии, так или иначе знаешь друг друга в лицо, здороваешься, а то и парой слов перекинешься. Однако мы учились на разных курсах и ни разу не говорили ни о чем личном… Правда, я была кем-то вроде старосты… Может, поэтому она и пришла ко мне? — сказала Мидзуки. — Ничего другого в голову не приходит.

— А может, она просто интересовалась вами? Была увлечена? Что-то в вас видела?

— Мне это неизвестно, — ответила Мидзуки.

Тэцуко Сакаки, ничего не говоря, некоторое время смотрела на Мидзуки, словно пыталась в чем-то убедиться. Затем сказала:

— Хорошо, однако неужели вы действительно никогда не ревновали? Ни разу в жизни?

Мидзуки немного подумала.

— По-моему, нет. Пожалуй, ни разу.

— Выходит, вам не понять, что же это за чувство.

— Думаю, в общих чертах я все же пойму. В смысле — его природу. Но ощущения мне неизвестны. Насколько ревность сильна, сколько длится, как это все горько и печально — вот в этом смысле.

— Да уж, — сказала консультант, — такое простое слово «ревность» имеет разные степени. Как, по сути, и все человеческие чувства. В легкой форме называется завистью или белой завистью. При незначительной разнице между ними это то, что обычные люди испытывают в повседневной жизни. Например, когда товарищ по работе раньше вас пошел на повышение, или кто-то в классе стал любимчиком учителя, или соседям выпал крупный выигрыш в лотерее. Тогда просто завидно. Немного сердишься: разве это справедливо? Ну, с позиции людской психологии естественное чувство. У вас даже такого не было? Никому никогда не завидовали? Мидзуки подумала.