Андрей Рубанов - Великая Мечта

– Супермаркет.

– Магазин, где всё продают?

– Не всё. Только продукты.

– Такой большой магазин – и продают только продукты?

– Да. Не стой на проходе.

В дверях девушка в яркой курточке сунула мне в руку рекламку – я взял, прошел несколько метров и, не читая, выбросил в мусор. Я всегда беру у таких девушек рекламки. Из вежливости. Уважаю чужой труд. Особенно такой неблагодарный и низкооплачиваемый, как раздача бесплатных листовок.

Фантом не спешил. Он рассматривал торговый зал, как музейную экспозицию. Он даже слегка приоткрыл рот, во все глаза наблюдая, как деловитые домохозяйки степенно везут свои телеги вдоль бесконечных, уходящих за горизонт стеллажей с разноцветными упаковками.

Помимо отоваривающихся женщин и семейных пар тут и там в немалом количестве наблюдались и люди совершенно новой, чисто столичной генерации: средней упитанности мужчины, иногда совсем молодые, с розовыми, младенчески-гладкими щечками, неспешно прочесывающие сектор за сектором, вдумчиво принюхивающиеся к рыбе, надолго зависающие в мясных рядах, погружающие пальцы в сосиски и ветчины, далее смещающиеся в отделы приправ и фруктов, сыров и солений. Год от года таких особей появляется все больше. Их задницы отменно широки. Снять бы оттуда кожу и натянуть на барабан – прекрасно будет звучать такой барабан, гулко и громко. Если найдется барабанщик. Озабоченные поддержанием уровня собственной сытости, в продуктовых магазинах они никуда не спешат. Они размышляют, сомневаются, они взыскуют идеальной жратвы, наилучшей услады для желудка. Они по три-четыре раза гоняют свои перегруженные тележки из овощного отдела в винный и обратно. Самоуглубленные одиночки, неторопливо мастурбирующие собственные вкусовые пупырышки. Их бабки вскормлены сталинским жмыхом, а матери – брежневским маргарином, им же самим повезло жить в сытые времена, и они используют эту возможность на все сто, как будто гены вечно недоедавших предков приказывают им: спешите, пользуйтесь, жрите.

Возле стойки с периодикой Юра задержался. Все-таки какой он, на фиг, бандит, подумал я. Журналист – и есть журналист.

– А это что?

– Глянцевые журналы.

– Ты так сказал, как будто это не журналы, а бывшие в употреблении унитазные сиденья.

Пришлось признаться:

– Я не люблю глянцевые журналы. Пятьдесят человек целый месяц упорно делают такой журнал – а ты его прочитываешь за двадцать минут, после чего выбрасываешь в мусор...

– Стой! – крикнул призрак. – Смотри, какая девчонка!

– Остынь, дружище. Она слишком хорошо выглядит. Наверняка занята.

– Кольца на пальце – нет!

– Сейчас это ничего не значит. Времена полноценных мужей давно прошли. На дворе времена спонсоров и бойфрендов. Папиных дочек и маминых сынков. Успокойся. Ее сапоги стоят в пять раз дороже, чем твоя золотая цепь.

– Не может быть, – убежденно произнес Юра и провел пальцем по волосам проходящей мимо девахи, несущей свой ярко-шоколадный загар, как некую реликвию. Идеально промытые шампунем пряди были отменно протравлены краской «арктический блондин», длина ногтей пребывала на грани фола, великолепно вырезанные тонкие ноздри слегка подрагивали – она смотрелась, словно ленивая юная ведьма и двигалась так, словно на витринах перед нею лежали не омары и крабьи клешни, а мужчины. Каждый с ценником на груди.

– Не вздумай с ней заговорить, – предупредил я. – Она тебя просто не поймет. Ты выглядишь, как конченый лох.

– Да? – Юра критически осмотрел свой прикид и гордо подтянул штаны. – Не может такого быть, чтобы сапоги стоили дороже, чем золотая цепь. Сапоги – это всего лишь обувь, а золотая цепь – насущная потребность.

– Посмотри в ее тележку. Внимательно. Видишь – эта чувиха умеет кушать. Маслины, зеленый салат, икра, хорошее красное вино, мартини, овсянка, клубника, бразильские орехи и маленькая плитка горького черного шоколада. У нее отменный вкус. У нее, по всей видимости, не только бойфренд богатый, но и папа. Она уже лет десять как хорошо ест и разбирается в тонкостях. Видишь эту маленькую плитку горького черного шоколада? Знаешь, что такое эта маленькая плитка горького черного шоколада? Маленькая плитка горького черного шоколада – это как маленькое черное платье. Свидетельство вкуса. Большинство женщин – шоколадные наркоманки, но вынуждены ограничивать себя, чтобы не растолстеть. Поэтому она – я показал пальцем на плавно удаляющуюся безупречную тонкую спину арктической блондинки – позволяет себе только маленькую плитку, и именно с горечью, чтобы постепенно отучать себя...

– Ей просто по жизни нечего делать, – сказал Юра. – Вот она и забивает себе голову. Черный шоколад, белый шоколад – какая разница, какой он? Пошли, договоримся на пистон, если она не замужем...

– Иди. Только учти, на стоянке ее может ждать машина с водителем абсолютной весовой категории...

Друг засверкал глазами.

– Заебал пиздеть, мудак хуев, – сказал он. – Хватит изображать экскурсовода по миру сытых и богатых. Я тоже не вчера родился. Люди, у которых есть водители, сами в магазин не ходят, а посылают водителей!

Произнеся самолюбивую тираду, он подобрал в ладонь и демонстративно бережно сунул обратно вывалившийся было из ворота фрагмент своего сверкающего желтого украшения.

Неужели в девяносто первом году мы выглядели клоунами? – горько усмехнулся я и решил купить еще выпивки, но путем резкой волевой блокировки отказался от вредной затеи. Приобрести следует не алкоголь, а каких-нибудь дорогостоящих ягод – жене. Такой, на первый взгляд, нехитрый маневр иногда смягчал агрессию супруги до приемлемого минимума...

– А это что? – продолжал глумиться Юра. – Очередь? В кассу? Что, сейчас опять вернулись очереди? Все стало, как при Брежневе, да?

– Не совсем.

– А зачем они так много всего берут? Смотри, этот вот мужик, красномордый, одного пива набрал двенадцать бутылок. Две упаковки! Шесть литров! Он что, все это выпьет?

– Безусловно. Более того – он вечером, перед сном, прогуляется – зайдет и купит себе еще.

– Лучше бы вместо пива водку пил. Кстати, а сколько теперь стоит водка?

– Какая?

– Обычная.

– Юра, она бывает разная. Вон, иди, взгляни. Сто пятьдесят сортов.

– Сто пятьдесят сортов? – Привидение зажмурилось и затрясло головой, отчего моя собственная – немного заболела. Все-таки вчера я усидел в кабаке не менее полулитра.

– В этой стране свободу еще никто не отменял. Всякий желающий может изготовить собственную водку и пустить ее в продажу...

Призрак громко фыркнул. В точно такой же позиции он стоял девятнадцать лет назад на крыльце столовой трудового лагеря «Юность». Кто-то из учителей отчитывал его – а он, не вынимая рук из карманов, мрачно изучал горизонт.