Глеб Васильев - Довольно Странные Истории

Я сперва не понял, какое там может быть одиночество. У меня все друзья компаниями летали, девушек своих брали, выпивку и другие релаксанты. По возвращении рассказывали, что бухло, дурь и бабы – это не для развлечения, а просто чтобы физически не сдохнуть. Дескать, только с их помощью удается поддерживать иллюзию привычного хода вещей, когда уже крыша изнанкой наружу выворачивается от неуюта, и выть уже невозможно, и ни холодно, ни жарко, и слезы не текут – хоть ногу себе отгрызи, а как плакать надо не сумеешь вспомнить. Про секс в невесомости говорят, что это будто в прорубь нырнуть, поплавать под водой, захотеть всплыть, да проруби и не найти. Стучаться в ледяную корку и захлебываться. То есть, понимаешь, что вот-вот и умрешь совсем – уже и на дно, в ил, темноту, и лед все равно никогда для тебя не растает. Понимаешь, но дергаешься, приближая конец. Компания там вовсе не компанией оказывается, а пыткой мучительной – слово сказать страшно и противно, как будто чтобы из обоссаного и заблеванного подъезда на свой этаж подняться нужно каждую ступеньку языком вылизать. Когда выпьешь или покуришь, можно глаза прикрыть, и кажется, что спишь. На самом деле спишь, а не так, как когда в космосе спишь и холодеешь, вымораживаешься, останавливаешься, внутрь самого себя всасываешься. Чтобы не спать, один знакомый себе кисть левой руки оттяпал, а потом месяц пил без остановки и как бы спал, не засыпая.

Рассказы друзей впечатляли, хоть я и продолжал не понимать, как такие переживания можно обобщать словом скука. Дождавшись зарплаты, первым делом заказал себе билет и каюту на борту космической станции, записался на подготовительные курсы. Время до отправления тянулось убийственно медленно, значимость предстоящего путешествия затмила собой все иные жизненные аспекты. Я готовил себя к Разочарованию Всей Жизни. Полгода в металлической банке и трамвай увезет меня в долину говорящих камней и сексуальных койотов, что располагается в двух остановках. Люди прорастут плодоносными деревьями смысла, они будут проходить не мимо, а сквозь меня. Я буду узнавать бабочек по музыке шелеста их крыльев. Примерно так я представлял свое возвращение. Полгода вне жизни, чтобы жизнь вернулась в новом качестве. Тяжелые времена должны сменяться.

Наконец время пришло, старт был дан. Сплющенный в кресле, я уносился навстречу ужасу пустоты и отсутствия узнаваемого. Я ждал, что меня распустит, как шерстяной свитер, вытащит и размотает единой ниточкой. «Тяжелые времена никогда не проходят» – такую надпись в первый же день я сделал на стене своей каюты-капсулы. Чтобы полгода видеть ее, чтобы потом от нее отречься раз и навсегда.

Все шло хорошо – я быстро разучился говорить, просыпаться и понимать, что проснулся, различать в окружающем интерьере предметы живой природы и искусственные конструкции. Довольно часто мне казалось, что я из шерстяной нити превратился в червя, прогрызающего ход в пустоте, заглатывающего пустоту и пустотой испражняющегося. Как-то раз почувствовал, что абсолютно необходимо срочно отрезать себе руку, чтобы хоть в шоковом состоянии иметь возможность взглянуть на предметы со стороны, пробить скорлупу и оглядеться – так я сейчас представляю себе мотив, тогда же это было необходимостью, не требующей голосов «за» и «против». Но, к счастью ли, я не смог определить, где у червя находится рука. Все шло очень хорошо, просто замечательно. Пустота оказалась гораздо пустее, чем я мог себе представить в самых смелых мечтах.

Возвращения на Землю я не помню, так как к тому моменту не мог сообразить, есть ли у червя мозг и если есть, то как им что-то запоминать. Однако стоило каюте-капсуле маятником на тросах парашюта вспахать земную поверхность, как ко мне вернулось все. В том числе и способность читать. Ошарашенный, я уставился на стенку капсулы перед собой, моргнул несколько раз и заорал отчаянно, как новорожденный после первого шлепка акушера. «Тяжелые времена никогда не проходят» – эта надпись обрушилась на меня. Если хочешь испортить все – сделай это сам. Ко мне вернулось все, но не более и не менее того.

Странность №17: Володя в аду

Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.

Евангелие от Луки, 16:22-26

В своей жизни Володя больше всего любил несколько вещей – выпить, покурить и группу «Металлика», в том числе и песни этого ансамбля. Когда Володя умер, а умер он совсем еще не старым, но и уже не сильно молодым, то обнаружил себя в гуще шевелящейся людской толпы. Глаза Володи слепили стробоскопы, барабанные перепонки и диафрагму колыхали сочные басы, а ладонь холодила металлическая емкость, в которой он не глядя признал пивную банку. Люди вокруг припрыгивали и покачивались, но Володю при этом не задевали, и даже невесть откуда взявшаяся сигарета, дымящаяся в его зубах, никого не беспокоила.

Володя затянулся, перехватил рукой сигарету и сделал щедрый глоток из банки. О том, как, почему и от чего он умер, Володя не подумал. Вместо этого он, когда глаза привыкли к специфике освещения и различили в фиолетовом свечении над толпой сцену и человеческие фигуры на ней, подумал «епта чо метла штоль». «Эм ай ивел? Йес ай эм!» – весьма эмоционально сообщил со сцены певец, подбадриваемый стеной из струнно-ударных кирпичей, ревом толпы и киловаттами звукоусилителей.

«Блять» подумал Володя. И еще зачем-то подумал «Ебать ту Люсю», хотя ни одной Люси припомнить он и не мог. Жену Володи звали Катей, но о ней Володя думал не слишком часто даже при собственной жизни, а когда думал, то думал обычно в том плане, что «епта хуле ну и чо, ну бухнул, так покурить-то можно или где? ну начинаааецо…». Кроме Кати в жизни Володи были еще Наташа, Оля и Лена. Но почему, зачем и когда они были, Володя помнил смутно.

– Вот говнище-то. Под метлу косят, петушары, – сказал Володя вслух, и пихнул локтем под бок стоящего рядом дядьку, покачивающегося в ритм с музыкой. Дядька, не переставая мотать башкой, одарил Володю блаженной улыбкой, после чего снова полностью сконцентрировался на сцене и звуковых волнах.

– Вот если б настоящая метла была бы, то, епта, бля, – брезгливо поморщившись, Володя вновь приложился к банке. Ему вспомнилось, как он ходил в школу мимо пивного ларька.