Алексей Авшеров - Жулик

Закрыв грязными ладонями лицо, я понял, что попал, причем конкретно. Пронькин затупил, что он не при делах и видит меня впервые. Не слушая его, менты кинули нас в бобик и повезли на изъятие.

Воронок уверенно петлял по разбитым улицам.

‒ Второго где взяли? – спросил опер.

‒ Остановили автобус в город, зашли, а там он сидит. Узнали сразу: одет не по-нашему.

Пронькин глупо заморгал глазами.

Я озверел:

‒ Идиот, чем думал, когда в автобус лез? – только наручники спасли морду Финика от расправы. – Мотор взять не мог? Тебе сказали: «Ключ оставь», а ты тряпки пожалел, мудак!

‒ Заглохли оба! – по стенке бухнули кулаком.

Приехали. Взяв в понятые «этажерку», мусора начали обыск. Все новое – с бирками и этикетками – они кидали на кровать. Гора вещей росла.

‒ Мальчики, что же вы не сказали? – не сдержалась дежурная. – Я бы у вас половину забрала! – А, вы куда денете? – пристала она к ментам.

‒ До суда будут вещдоками, ‒ ответил один.

‒ Знаем ваши вещдоки, ‒ проворчала она, ‒ все по своим растащите!

При упоминании суда Пронькин встрепенулся и попросился в туалет. С него сняли браслеты и вывели в коридор. Неожиданно оттуда послышались звон разбитого стекла, топот и крики: «Стой! Куда?»

‒ Сиди, сволочь! – крикнул мент, вскочил и выбежал из комнаты.

Вернули хромающего Финика с опухшей губой и подбитым глазом. Оказавшись в коридоре, он выбил окно, выскочил на козырек, однако спрыгнув на землю, подвернул ногу и убежать не смог. Удовлетворение от его разбитой рожи я не скрывал.

Вместе с изъятым нас привезли обратно. Тетка угадала. Когда наши вещи свалили в дежурке, туда, побросав работу, набилось все ОВД. Бабы, порвав пакеты, мерили трикотаж, мужики, кряхтя, надевали обувь. Вещдоки на глазах превращались в конфискат!

Начались допросы. Мы врали, перекладывая вину друг на друга, однако следак, открыв УК, дал понять: с нами не шутят. К тому же попали мы в Адыгее, где рассчитывать на сочувствие не приходилось. Вечером меня завели в кабинет начальника. За большим столом сидел маленький человечек в гражданском костюме, белой рубашке и черном котелке. Выпученные глаза, идиотский вид и крашеные усы делали его похожим на героя Этуша в известном фильме. Не хватало только гвоздики за ухом.

Раскрыв опасность деяния, «товарищ Саахов» для виду пожурил и вынес судьбоносное решение:

– Тебя отпущу под подписку. На закрытие дела отца привезешь. Друга арестую: прыткий очень.

Я понял, что менты хотят денег.

Дома уже знали. Мама плакала. Отец, не понимая, что случилось, выглядел подавленным и не знал, как поступить.

Первым сориентировался дед.

– Сопли не распускай! ‒ сказал он, и мы поехали к Давиду Ароновичу, его приятелю и адвокату. Я рассказал подробности. Старый еврей внимательно слушал и, кивая головой, писал. Закончив, я ставил их вдвоем и вышел на улицу.

‒ Ну что? – спросил я, когда появился дед.

– Все плохо… – растерянно сказал он.

Исход дела зависел от того, как следствие разделит шмотки. Если поровну, то это крупный размер и каждому светит лагерь. Докажут мою меньшую часть – считай повезло: отделаюсь условным. Все зависело от хачей – вернее, мзды, которую они хотели. Однако мой законопослушный отец не умел давать взяток. Он просил, убеждал ментов не ломать сыну жизнь, уверяя, что интеллигентная семья и общество исправят его лучше тюрьмы. Те улыбались, скаля фиксы, кивали головой и ждали денег, а не получив их, предъявили по полной: статья 154, часть 2, «крупный размер», до пяти лет. Я думал, что все обойдется. Горбачев объявил перестройку, в Москве перестали гонять фарцу, а участковый, подписывая характеристику, обнадежил:

– Не ссы, не посадят. Время не то. «Химию» дадут или условным отделаешься.

Ментовская телега дошла до института быстро, возбудив наших комсомольцев. Собрали сходку и, назвав меня отщепенцем, выгнали из ВЛКСМ. Вреда в этом для себя я не видел. В школе подобное уже было, но папа тогда, волнуясь за свою карьеру, включил связи, и хулигана вернули в организацию.

Волновало другое: быстрее защитить диплом, поэтому на практику я ушел одним из первых. Писать его мне предстояло в НИИ «Экономики» при МАПе.

Оперативно собрав материал, работу я накропал лихо, однако предвидя грядущую цифровизацию, уже требовали расчет на ЭВМ. Я загрустил и попросил помощь «дедушки» современных айтишников, волосатого хиппаря с горящим и безумным взглядом.

Выслушав меня, тот вывалил стопку книг, которую я обязан прочесть для предметного разговора с ним. Я охренел и придумал выход.

Расчет на ЭВМ от нас требовали в виде таблицы. Что должно получиться я итак знал: пощелкал на калькуляторе и решил использовать из комплекта умной техники один принтер.

Узнав что хочу, хиппарь потерял интерес и, посадив одного за комп, ушел. Спустя три часа искусственный интеллект покорился моей серости.

Как я ни старался – все равно не успевал. Готовая работа застряла где-то у рецензентов и мне оставалось только

Суд назначили на конец мая. Перед отъездом я подвернул ногу и, расценив это как дурной знак, решил никуда не ехать. Однако домашние, веря в справедливость, предпочли не злить юстицию и, снабдив меня тростью, отправили в аэропорт.

Летал я редко, не задумываясь, боюсь того или нет. Но в этот раз все пошло наперекосяк. Самолет, набрав высоту, забился, как в лихорадке. Натужно гудя двигателями, он тяжело выползал из воздушных ям, что бы через минуту провалиться снова.

Вдруг, лайнер устремился вниз. Рассыпав конфеты, стюардесса чудом устояла на ногах. В салоне ахнули. Корпус затрясло. С полок посыпались вещи.

Передумав падать, машина выровнялась и вышла из пике. Меня вдавило в кресло. С фатальной обреченностью я смотрел на дрожащие крылья. Страх внутри, боль в ноге, нежелание ехать, создавали ощущение неминуемой катастрофы.

Спустя два часа, вынырнув из облаков, Ту низко пролетел над зеленеющими полями и, мягко коснувшись земли, побежал по бетонке.

‒ Наш рейс окончен! – донеслось из динамика. – Добро пожаловать в Краснодар!

Я долетел, но еще не знал: в свое крутое пике я только вошел.

Здание суда отличалось от таких же неказистых домов аула ржавыми решетками на мутных окнах. К десяти часам комнатка трещала от народа: адвокаты, менты и просто любопытные. Судилище над москвичами обещало местным неисчерпаемый запас сплетен. Конвой привел Финика и усадил за барьер. Бледный, изможденный, одетый в несуразное с чужого плеча, он за время в тюрьме сильно изменился и не смотрел на меня. По его виду я понял: каждый будет выплывать сам, скорее всего, топя другого.

День погряз в рутине оглашения материалов дела. Судья соответствовал фамилии. Тряся жиденькой бороденкой, Козлицин монотонно читал протоколы и акты экспертиз. Понять его настрой я не мог. Заинтриговав развязкой, он объявил перерыв до завтра.