Алексей Авшеров - Жулик

Пройдя досмотр, вернулся на check-in и отменил полет. Затем в туалете сменил пальто на спортивную куртку и, подойдя к кассе, оформил на второй, теперь единственный паспорт, билет до Стамбула. Мельком взглянув, скучающий пограничник, громко хлопнул штампом и вернул документ. Родина расставалась со мной без речей и фанфар, буднично и безразлично. Перед посадкой я сунул iPhone в дыру водостока и стал для всех вне зоны доступа.

Взлет «Turkish Airlines» я почувствовал сквозь обволакивающую пелену сна и проснулся от легкого касания. Передо мной стоял стюард с бокалом шампанского на подносе:

– Happy new year! – и он подал вино.

Символизм присутствовал во всем: первый год новой жизни я встречал, как и подобает, на высоте!

Прожив в Стамбуле до Рождества, как и положено туристу, я посещал достопримечательности, однако вопрос, что делать дальше, покоя не давал. Вариант сбежать на край света я отбросил. Жизнь на задворках цивилизации, среди черных и цветных, казалась стремной. Оставались Америка или Европа. Я склонялся к последней: «шенген» уже стоял в паспорте. Задача сводилась к выбору места. Инстинкт беглеца подсказывал, что первые месяцы надо жить там, где появление иностранца органично впишется в быт аборигенов и не вызовет любопытства. Ля Грав подходил по всем критериям. Я знал это место: пятнадцать лет назад катал там фрирайд с командой лыжников.

Ля Грав – это горная деревушка в Южных Альпах, международный интернационал экстремалов, где до тебя никому нет дела, если ты лыжник или скалолаз. И я купил билет до Гренобля.

Автобус притормозил и, качнувшись на обочине, остановился. Я открыл глаза. Кто-то прошел по салону, и двери, шипя, раскрылись. Свет фар выхватил из темноты желтый щит «La Grave». Я на месте.

Отель «Skiers lodge» находился в центре. В крохотной рецепции за конторкой стоял человек. Увидев меня, он приветливо улыбнулся:

– Welcome to La Grave!

Ответив на приветствие, я протянул паспорт.

– Monsieur Sherstiannikov? – он еле выговорил.

– Just Alex, – я прервал его мучения.

– Okay, – он протянул руку. – I am Thomas, «Skiers lodge» boss end skier’s guide. At your service.

Томас показал мой номер. В просторной комнате, кроме кровати, стояли шкаф, комод и небольшой письменный стол с парой венских стульев. Темная полировка мебели, медные ручки и петли указывали на отменное качество, проверенное десятилетиями. Я выглянул в окно. В пустоте ночи, вдалеке, переливаясь голубым, сверкал ледяной кристалл.

– What is it? – удивленно спросил я.

– Mountain La Meje.

Томас объяснил, что на La Meje направляют по выходным прожектор, устраивая световое шоу.

Дав мне время разобраться, хозяин предложил ланч и спросил о моих планах. На плохом английском, а больше жестами, я объяснил, что собираюсь у него жить долго и отдыхать от цивилизации.

Томас оказался классным парнем. Швед по национальности, он приехал в Ля Грав двадцать лет назад, прижился и со временем превратил дом в гостиницу. Встретив меня на горе, он оценил мои возможности и пригласил кататься вместе. С Томом и его группой я изучал окрестности. Вечером, сидя у камина, пытался общаться с окружающими, а, устав от людей, поднимался к себе, учил французский или смотрел российские новости.

Однажды, включив телевизор, я попал на криминальную хронику в «Вестях недели». «Звездный» представитель Следкома пугал с экрана, что в рамках заведенного уголовного дела в «Фонде развития нанотехнологий и прогресса» проведены обыски. Далее следовал репортаж с места событий.

«Отряд СОБРа, оттолкнув охрану, входит в знакомое здание на Ленинском проспекте. Разделившись на группы, бегут по этажам. Одна упирается в железную дверь Департамента имущественных отношений. Им не открывают, но через пару минут срезанная железяка с грохотом падает. Сотрудницы, бросив уничтожать документы, испуганно жмутся по углам, и только Чернов, единственный парень в комнате, продолжает совать в измельчитель листы бумаги. Обрезки еще змейками ползут из шредера, а коллеги уже дружно лежат на полу, положив руки за голову». Затем дали интервью Михалыча на ступенях СКР. Гневно отвергая обвинения, он жаловался на провокацию оппонентов и козни мировой закулисы.

Не разбирая слов, я долго смотрел в телевизор. В Москве произошло то, чего я боялся и так счастливо избежал. О сделанном выборе, естественно, не жалел, однако вопрос, что делать дальше повис в воздухе. Перебрав за неделю десятки вариантов, я решил не менять ничего. Новость из телевизора влияла только на срок моей «альпийской» ссылки. Вместо предполагаемых пары месяцев, пребывание здесь могло затянуться. Чтобы не отупеть от ежедневных лыж, скалолазания или бэккантри, я начал искать развлечение для ума и придумал, как оставлю свой след в истории.

На следующий день, позавтракав, я удивил Тома желанием никуда не идти. Тот понимающе кивнул и не настаивал. Лыжники цветной вереницей потянулись к фуникулеру, отель опустел. Я сел за стол. В окне, в лучах встающего из-за гор солнца, золотым блеском сверкала La Meje. Открыв ноутбук, я выбрал шрифт и набрал название: «ЖУЛИК», а под ним «Глава1. Юность героя».

Я начал писать книгу

Родился я в 1963 году, на перепутье времен, когда хрущевская оттепель, сходя на нет, уступала место брежневскому застою, что, в прочем, никак не влияло на мою маленькую жизнь.

Первые шесть – семь лет я провел у бабушек и дедушек. Родители мамы жили на Варварке у Красной площади, папины – в Лосинке, в собственном доме. Детство, проведенное в центре Родины, наложило отпечаток на восприятие мира. То, на что ехали смотреть со всей страны, для меня казалось повседневностью. Часто бывая в Кремле, я видел Царь-пушку, Царь-колокол, соборы и ничему не удивлялся. Когда наступала, зима из кладовки доставали санки. Снег в центре убирали, но место для катания нашли. Под горку приспособили спуск от кремлевской башни до Москворецкого моста. Дед, офицер в отставке, гулял со мной в Ильинском сквере или водил в Александровский сад. С удивлением и гордостью я смотрел, как встречные военные козыряли нам, а дед прикладывал в ответ ладонь к папахе. Решив сфотографировать внука на Красной площади, он попросил дежурного гэбиста, и тот поставил меня к Мавзолею. Караул, охранявший покой вождя, и глазом не повел на такую вольность. Люди в то время искренне уважали фронтовиков.

Жили бабушка с дедушкой в бывших Морозовских конторах, превращенных советской властью в обыкновенные коммуналки. О прошлом напоминали высоченные потолки, чугунная лестница и огромная, на три этажа люстра в стенном проеме. Еще дом запомнился небольшим двором с деревянной песочницей и парадами под крики машущих из окон соседей.

В Лосинке жили по-другому. Ухоженный старый сад с дорожками и скамейками, просторный дом в пять комнат, где каждой отводилась своя роль. В столовой только ели, в спальнях отдыхали, а в гостиной отмечали праздники. Летом на террасе пили чай из самовара. Впервые я помню себя здесь в возрасте трех- четырех лет. Открыв от яркого солнца глаза, я, радостный и довольный, ору во все горло. Кричу, потому что мне хорошо, впереди целый день и целая жизнь. А с кухни, спотыкаясь, заслышав вопли, торопится бабуля, на ходу причитая: «Внучок проснулся, Лешенька!»