Руслан Ушаков - Стюардесса. Хроники катастрофы. Атлантка расправит плечи

Смотрительница зала – какое точное название для профессионала с мировым опытом по многочасовому сидению в закрытых помещениях. Мое хладнокровие на секунду дает брешь, когда она смотрит на меня с недоверием.

Я пытаюсь успокоиться. Дышу глубоко, как учили, но с первым же вдохом я понимаю, насколько воздух в музеях всегда спёрт. Не задумывались о том, что воздух в самолетах и музеях это всегда не то, что вы вдыхаете снаружи? Среда поддерживается искусственно. Особая температура, особый состав, особые экспонаты.

Я стараюсь удержать свои зрачки от бестолкового метанья по залу в поисках того, что мне нужно. Я столько тренировалась, что могла бы найти тот плафон, под которым она ждет меня, с закрытыми глазами. Но сердце уже бьётся чаще. Особенно, когда чувствую презрительный взгляд смотрительницы.

Боже, чего я боюсь? Как будто она умеет смотреть иначе?

Когда придёте в музей в следующий раз не обижайтесь на бабушек смотрительниц, что смотрят на вас надменно и с отвращением, словно один ваш вид вызывает у них артрит копчика. Как ещё должна смотреть на тела, буйствующие молодостью, маринованная по собственной воле мумия?

Она ждала меня? В окружении шаркающих посетителей, она лежит, освещенная желтым светом проектора. Знаете, помидоры в супермаркете начинают лучше продаваться, когда они лежат под красноватой лампой. Она хорошо выглядит здесь. Золотая на черном. Она закреплена на черном манекене. Пять тысяч лет красоты. Красота в чистом виде.

Я вспоминаю, как Она говорила мне: «Диадема из Трои». Я хорошо помню тот инструктаж. Я отправилась на это сафари как всегда хорошо подготовленной. «…Это Москва – Улыбайся заискивающе всем, кто имеет власть, но не представляет реальной опасности. Будь по-настоящему мила только с теми, кто действительно чего-то стоит…»

Дрожащими руками я снимаю плафон среди белого дня. Старушка смотрит на меня, покачиваясь на скрипучем стульчике. Я оставляю на плафоне отпечатки. Я подставляю нас обеих. Старушка пугливо озирается. Я касаюсь диадемы руками. Нежно снимаю её с крючков. Это словно пластическая операция, когда ваш пациент – пятитысячилетнее лицо, сотканное из сотни маленьких золотых пластиночек. Тонкое. Хрупкое. Я уже представляла себя в ней.

У каждого из нас есть фетиш.

Клеопатра.

Однажды я стану такой: гордой, красивой брюнеткой с сияющими прямыми волосами.

Но сейчас я думаю только о том, чтобы поскорее лечь спать. Оказаться в своем парящем в небесах замке. И как выбраться отсюда.

Она встает.

Пока я укладываю диадему в полиэтиленовый пакет. Нежно, как льдинку. Я закрываю застежку пластикового пакета. Они ходят вокруг и ничего не замечают. Ни золотой диадемы, которую носила царица Трои. Ни того, что самозванка среди белого дня забирает её. В центре города. Они слепцы. Просто открывает пластиковый пакет и кладет её внутрь. Звук зип-застёшки разрезает пустое пространство зала. Все смотрят по сторонам,– никто ничего не видит.

Но я чувствую кожей, как она встаёт со своего сухого стула.

Как она недоверчиво приближается.

Как она неотвратимо подползает сзади. Чувствую как запах ванильной пудры, волной цунами, накрывает меня.

Я не должна оглядываться. Хотя я совсем не хочу оказаться в её костлявой лапе.

Никогда не задумывались, где хедхантеры находят персонал для музеев? Билетёры, смотрительницы, гардеробщики? Никогда не слышали о программе «Доверие»?

Никогда не думали о том, как проходит собеседование на позицию гардеробщика?

Думаете где-то в ресторане на последнем этаже риверсайд тауэр?

Они говорят об опыте? О компенсации? О возможностях карьерного роста? О том, как переманить хорошего гардеробщика в вашу контору?

Они въедливо перечитывают резюме? Джоб оффер? Подписывают контракт и доверительно пожимают руки?

Программа «Доверие» даёт возможность бывшим заключённым найти своё новое место в жизни. Осужденным за воровство доверяют заведовать гардеробом. За мошенничество – продавать билеты. Статьи, связанные с физическим насилием, – смотрители.

Общество открывается им навстречу. Подчеркнуто демонстрирует своё умение прощать. Психологи считают, что человек, отсидевший в колонии, получил наилучшую прививку.

Такие кадры лучше тех, что совсем без опыта.

Итак, вы недавно освободились? Добро пожаловать в музей.

Вы становитесь экспонатом. И каждый день вы со страхом ждете тех посетителей, которые знают о программе «Доверие». Которые будут смотреть мимо картин и статуй… на вас. Правосудие порой принимает самые жестокие формы.

Она ускоряется у меня за спиной. Чего она хочет на самом деле? Сохранить музей от расхищения или спасти мою молоденькую мордашку от колонии? Я чувствую спиной, как её пальцы-крючки раскрываются, готовясь к броску.

Я слышу, как в пустоте зала она поднимает руку, чтобы опустить мне её на плечо.

Она загарпунит меня как большого неповоротливого тюленя.

Я спокойно опускаю пакет за полу халата. Я готова бежать со всех ног. Не стоило идти на дело не выспавшись. Я держусь из последних сил.

Моргаю. В глазах песок. Веки слипаются. Лицо влажное и липкое.

Окаменевшими от страха пальцами я опускаю на крючок картонный жетон, заготовленный заранее. Я вешаю его на крючок.

Её рука проходит мимо.

Она читает.

Сквозь толстые очки.

В роговой оправе.

«Экспонат взят на реставрацию».

Если ты не общаешься с коллективом это еще не значит, что с тобой что-то не так. Вполне возможно что-то не так с коллективом.

Когда то я легко согласилась на это. Согласилась чтобы все решения за меня принимал кто-то другой. Мы все на это молчаливо соглашаемся. Пока мы дети.

Но одни начинают драться за свою свободу в три года, а другие счастливы не иметь собственного мнения всю жизнь.

Я мечтала о спорте, как о религии, которая придаст моей жизни смысла. Которая даст ответы на все вопросы.

Хотела склонить голову перед седыми старцами, которые научат вызывать у публики что-либо кроме жалости и отвращения.

Мне легко было сделать этот выбор. Отказаться от себя. Стать солдатом живущим по расписанию, тренирующимся по расписанию, питающимся по расписанию.

Я помню тот день, когда в детдом приехал тренер. Обычный день в марте. Солнечный день после долгой зимы. Той зимы, когда неба словно вообще нет, а вместо него монотонный серый купол. Солнца не было с ноября, словно нас забыли в машине накрытой на зиму брезентом.

И вот он первый ясный день.

Я смотрела в окно так долго, что видела как большие сугробы на обочине дороги съёживаются под прямыми лучами солнца. Как на их белоснежной поверхности сначала появляются серые точки пыли, потом этих серых точек становится так много,что они собираются в паутину грязи. Как из- под этого снежного холмика появляется лужа, а потом тоненькая струйка ищущая кончиком ручеек. И вот они смыкаются и талая вода грязного придорожного сугроба начинает заполнять раздолбанную годами колею.