Андрей Рубанов - Сажайте, и вырастет

И я опять собирался дать денег. Чтобы они от меня отстали. Вернули из своей глупой тюрьмы в мою. Такую же.

На двадцать восьмой день я услышал новую, доселе незнакомую команду.

– Фамилия?

– Рубанов!

– По сезону! – донеслось из разверстой дверной пасти.

– Что?

– По сезону! Я вскочил с матраса и подбежал к «кормушке».

– Это как? Контролер снисходительно улыбнулся.

– На выезд,– терпеливо объяснил он. – Вас – вывезут. Возьмите одежду для улицы, понятно?

– Нет,– ответил я. – Куда вывезут? Зачем вывезут? Испуг вышел поистине заячий.

– Там скажут.

– Где?

– Там, куда вывезут. Собирайтесь. Десять минут!

Торопливо натягивая кроссовки, я испытывал недоумение, переродившееся в тревогу и далее – в страх. Какой «выезд»? Какой «сезон»? Куда? Зачем? Почему ничего не сказали по-человечески? Что с собой брать? Вернусь ли я в эту камеру, и вообще в эту тюрьму? А вдруг впереди – воля? А вдруг могущественный босс Михаил предпринял какие-то радикальные действия для того, чтобы решить мою участь? Проклятая неизвестность! Вот пытка из пыток! Не знать, что с тобой произойдет через час – это ли не подлинное мучение?

Уютный джентльменский клуб прекратил существование. Мирок, умозрительно собранный по кирпичику, разрушился. Лопнул. Со звоном посыпались жалкие осколки. Я должен повиноваться чьей-то грозной воле. Я – никто. Себе не принадлежу. Ничего не решаю. Моя жизнь находится в чужих руках.

Долго вели по полутемным лестницам и коридорам. Вдруг я оказался в той же части здания, с которой и началось мое знакомство с лефортовским казематом: в коротком коридорчике с десятком дверей. Две или три из них были приоткрыты. Некоторое время я просидел в том же боксе, где четыре недели назад тюремные клерки изучали мой задний проход. Затем меня снова вывели, только вместо щуплого вертухая перед собой я увидел двухметрового вояку в новом пятнистом хаки и черной маске. Огромные ладони лелеяли короткоствольный автомат. У бедра маячил пистолет в кобуре. Воин громко сопел носом.

Рядом с ним возник второй, легковооруженный; этот жестом фокусника извлек наручники, ловко пристегнул мою руку к своей и без лишних слов потащил вперед. Автоматчик, бряцая, затопал следом.

Открылась дверь. В лицо ударил солнечный свет. Шагнув, я обонял свежайший воздух и увидел в трех метрах от себя открытую дверь угловатого броневика. Ровно гудел работающий мотор. В нос ударил забытый запах выхлопных газов. Справа и слева стояли, прочно расставив ноги, еще два воина, вооруженные до зубов. Через прорези в масках на меня смотрели, не мигая, напряженные глаза. Большие пальцы лежали на рукоятках автоматных затворов. Стволы мне понравились – абсолютно новые, что называется, «в масле», АКСУ со складными прикладами. Если сегодня я буду застрелен, то из лучшего в мире оружия.

– Пошел!

Твердая ладонь сильно уперлась мне в затылок, и одновременно вторая, столь же крепкая, заломила предплечье, и я не вошел и не влез, но нырнул, устремляясь лбом, в полумрак автозека – первого в своей жизни.

Микроавтобус оказался столь же комфортабельным, как и сама тюрьма. Воздух кондиционировался. На стальном полу лежали опрятные резиновые коврики. Половину пространства занимали две стальные конуры – метр на полтора. Каждая закрывалась отдельной тяжелой дверью. Одетая по краям в черную толстую мягкую резину, эта дверь задвинулась за мной с глухим стуком. Я очутился в тишине и полумраке. Встать в конуре было нельзя, вытянуть ноги – тоже.

Тронулись.

Куда везут? Убивать? Мучать? Расстреливать? Отбирать все деньги? Отпускать на свободу с извинениями?

Ехали недолго, но медленно, часто притормаживая. Тело бронированного минивэна подрагивало. Спустя примерно час добрались. Конуру открыли, легковооруженный снова сковал мое и свое запястья и потянул меня прочь из утробы фургона.

Я спрыгнул на теплый тротуар и оказался посреди улицы. Неожиданно пришло острое ощущение неправильности окружающего пространства – оно ощутилось как чрезмерно большое. В панике я срочно поискал глазами привычные близкие стены, но не обнаружил. Потолок тоже отсутствовал – вместо него всем своим бескрайним объемом на меня стало стремительно падать пронзительное небо.

Какие-то мирные граждане в ярких одеждах остановились и повернули в мою сторону любопытствующие лица. Эхо множества гулких шумов заполнило мозг. Тысячи сильных энергий пронзили насквозь. Десятки оконных стекол невыносимо сверкнули. Город – живой, движущийся, испаряющий влагу, пахнущий бензином, листвой, парфюмерией, собаками, котами, табаком, жареной курицей, нагретым асфальтом, сверху накрытый исполинским синим куполом,– окружил меня с шестнадцати сторон. Зубы нижней челюсти заболели, все сразу.

Оглохший, ослепший, дезориентированный, с комом в сухом горле, я покачнулся и упал бы, – но конвоир поддержал меня за плечо.

– Тихо, тихо... – успокоил он меня, как трезвый успокаивает пьяного. – Отвык, что ли? Давно сидишь?

– Месяц.

– Не срок. У нас один полгода сидел, потом вывезли, вывели на улицу – блеванул...

Массивная двухстворчатая дверь.

Есть такие двери – трехметровой высоты, темного полированного дерева, потертые, с огромными ручками, открываемые с большим трудом,– посмотрев на них, всякий человек, будь он банкир или завхоз, без труда поймет, что войти сюда очень легко, а вот выйти уже гораздо, гораздо труднее. Вот это как раз такая дверь и была.

Рядом, на стене, вывеска. Желтые буквы на черном фоне: «Генеральная прокуратура Российской Федерации». Внутри – охрана. Просторный вестибюль. Снуют люди в пиджаках. Белые рубахи, красные папочки под локтями. Легковооруженный потащил меня по лестнице вверх. Автоматчики прикрывали тыл. Два или три серых пиджака прижались к стене, чтобы пропустить процессию.

Вежливо постучав в дверь, легковооруженный ввел меня в комнату, где я увидел знакомые лица: рыжего Максима и Хватова. Присутствовали и незнакомые: в углу возился с видеокамерой, укрепленной на трехногом штативе, некто тихий, в несвежих джинсах, а возле стены на поставленных в ряд стульях сидели еще двое, стряхивая сигаретный пепел в общую пепельницу.

– Сажайте его к ним,– приказал Хватов моему сопровождающему,– на средний стул.

Из следующих реплик, возбужденной – следователя и успокаивающей – Рыжего, я понял, что попал на мероприятие под названием «очная ставка», где мне предстояло быть главным действующим лицом. Двое унылых курильщиков – статисты, из нас троих свидетели выберут для опознания одного, то есть меня.

Значит, расстрел из новеньких автоматов отменяется – по крайней мере сегодня. Это хорошо.