Андрей Рубанов - Сажайте, и вырастет

Но в этот – унылый и серый – октябрьский день я не успел замочить носки и фуфайки. Фрол вдруг прервал изучение собственных ногтей, проворно соскочил с кровати, сделал несколько шагов в мою сторону и решительно ухватил пальцами край корыта.

– Позволь, пожалуйста... – вежливо выговорил он.

Я убрал руки. Татуированный старик с усилием поднял пластиковую емкость,– под тонкой, серо-желтой кожей рук четко обозначились, вдруг бросившиеся мне в глаза, его бицепсы, совсем маленькие, но очень твердые на вид,– и вылил воду в умывальник. Аккуратно поставил таз в угол. Не спеша вытер руки о полотенце.

– Присядь,– произнес он.

Послушно сев, я положил руки на колени и приготовился к чему-то важному.

– Мы все понимаем,– доброжелательно начал Фрол, вернувшись на свою кровать и усевшись поудобнее. – Ты пацан молодой, горячий, сильный. Ага. И характер есть и все такое... Но твои движения нас так задевают, что молчать дальше нельзя. Правда, Толстый?

Строительный магнат, до того мирно дремавший, очнулся и тоже сел.

– Да, правда.

– Ты как-то мне сказал, что сидишь первый раз, – вкрадчиво продолжал коренной обитатель,– и будешь благодарен, если опытные люди – например, я – станут сразу тебе говорить, что ты делаешь правильно, а что неправильно, так?

– Так,– согласился я ровным голосом, стараясь не выдать волнения.

– Вот теперь послушай. Каждый день ты по полчаса полощешься под краном. И еще час стираешь свои портянки. Тоже каждый день. Потом развешиваешь все это у людей перед носом...

– Извини, Фрол,– перебил я,– но я с детства предпочитаю именно чистые портянки. Я не черт.

– Ну-ну,– коренной обитатель сузил глаза. – А что такое, кстати, «черт»?

– Это неопрятный, грязный человек, не соблюдающий гигиену.

– Откуда ты это знаешь?

– От тебя, Фрол.

– Теперь узнай от меня еще одну вещь. Тут – тюрьма. Тубик везде.

Туберкулез, догадался я.

– Сырость – наш с тобой враг. Ага. Для арестанта нет ничего страшнее, чем вода в воздухе. Слышал про палочку Коха?

– Что-то припоминаю.

– Припоминает! – Фрол улыбнулся углом рта. – Он припоминает, Толстый! Эта самая палочка, маленькая, сидит в тебе всю твою жизнь. С самого детства. Ага. Пока ты вкусно кушаешь и гуляешь на сквознячке, она пассивна. Спит. Ждет, когда тебя посадят в тюрьму. Туда, где нет нормальной жратвы и свежего воздуха. Где все тухло и мокро! В сыром воздухе она размножается. И начинает тебя кушать, братан! Пожирать твои легкие. Сначала потихоньку, потом больше и больше! А в конце ты уже выплевываешь из себя эти легкие по кусочкам. И подыхаешь...

– Все, я понял... – начал я, но Фрол жестом остановил меня и встал. Его лицо покраснело.

– Ты стираешь свои трусы, а я слышу, как она там во мне сидит, сука. И чавкает! Жрет, понял? Я тебе раз сказал – прекрати свой спортзал, два раза сказал, три раза сказал – все без толку! Тебе говорили. Вежливо. Намекали, шутили над тобой! Дали все возможности, чтобы ты сам догадался, сам! Но у тебя на уме только книжки. Ага. Ты хочешь быть вроде Джеймсбонда! А на окружающих тебе плевать! Это неправильно! Я это остановлю! По-любому остановлю! Хватит постирушек! Трусы, носки, прочее белье стираются только в бане! Потом сохнут и наутро сразу снимаются с веревок. Чтобы воздух по хате ходил свободно! Если каждый божий день развешивать мокрые тряпки, будут вилы, ясно? Гибель! Тубик! Загнемся быстро, в несколько месяцев!

Я слушал, опустив голову.

Выход в принципе уже был найден.

– Что же, я все сказал, – равнодушно, тихим голосом выговорил Фрол. – Теперь говори ты.

– Нет,– вздохнул я. – Мне сказать нечего. Ты прав. Постирушек больше не будет. Сырости тоже...

– Он что-то придумал,– обронил Толстяк. – Он не перестанет.

– Да, не перестану, – согласился я и закурил, потому что пока не научился совсем обходиться без ядов. – Отпишу жене, пусть загонит побольше белья. И полотенца, штук десять. Буду в хате их мочить водой, а обтираться – прямо на прогулке. Мокрое грязное белье – в пакет, а утром – в мусор...

– То есть он хочет не стирать шмотки, а сразу выбрасывать,– объяснил Толстый. – И получать с воли новые...

Фрол схватился за голову, и ужас проступил на его лице.

– А свою жену тебе не жалко?

– Ему никого не жалко,– угрюмо выговорил Толстый. Я вдруг разозлился. Жена здесь ни при чем. Я посмотрел на магната.

– Знаешь, Вадим, главное условие нормальной работы мозга?

– Нет.

– Прямой позвоночник.

Толстый немедленно приосанился и развернул круглые плечи.

– Это ты к чему?

– А к тому, что каждый человек по-своему с ума сходит. Одного тянет на колбасу, другого на физкультуру. Согласен?

– Значит,– нажал Толстяк,– ты решил попрекнуть меня колбасой, да?

В этом месте в опасно развивающийся спор вклинился новый участник. Тот самый, про которого мы часто забывали, но он про нас – никогда. Он приблизился к двери с внешней стороны, отодвинул заслонку глазка, изучил обстановку, вставил ключ в замок «кормушки» и открыл.

– Рубанов! – громко сказал он. – На вызов! Я выругался.

– Ты опять ничего не понял,– скорбно констатировал Фрол и потряс передо мной указательным пальцем. – Тебе люди дельные вещи говорят, правильные! А ты в ответ умничаешь! Иди, тебя мент ждет! Вернешься – договорим до конца!..

– Обязательно,– сказал я и вышел. Никогда нельзя оставлять за оппонентом последнее слово.

– Лицом к стене!

Вот как, значит, обернулись дела, Андрей! Теперь кривые позвоночники будут указывать тебе, что и как делать. Диктовать свою волю. Ныне, значит, ты стираешь свои трусы только с их разрешения. Ты хотел победить тюрьму, побороться за свою свободу – вот тебе свобода стирать трусы, сражайся за нее!

От злости и досады у меня защекотало в носу.

Шагнув в кабинет для допросов, я ощутил неудобство и секунду не мог понять, в чем дело; наконец обнаружил, что почти весь дневной свет, поступающий из оконного проема, загораживает широкая человеческая фигура. Некто с внушительным размахом плеч, с крепчайшим квадратным задом, одетый в мешковатые милицейские брюки и такую же рубаху, стоял ко мне спиной, сунув руки в карманы, и смотрел через стекло во двор.

Сбоку – на своем обычном месте, за столом, перед экраном компьютера – обнаружился Хватов.

– Привет,– произнес он и с хрустом выдавил из пластиковой упаковки таблетку.

– Головные боли? – спросил я. Следователь кивнул. Он показался мне бледным. Массивный человек у окна обернулся.

– Здравия желаю, гражданин начальник, – поздоровался я упавшим голосом.

Капитан Свинец ничего не ответил и не изменил выражения лица: оно излучало ту смесь интереса и жалости, которая обычно предшествует минуте крайнего гнева.