Джей Стивенс - Штурмуя небеса

Они видели проблески будущего, и этим будущим были они сами.

Роль невольного двигателя социального прогресса не нравилась Фрэнку Бэррону, он был в ужасе от того, как охотно его друг потребляет псилоцибин. К марту 1961 года Лири принял наркотик пятьдесят два раза, то есть в среднем он принимал дозу в три дня. И чем больше он его принимал, тем труднее было поверить, что он принимает наркотик исключительно в целях научного исследования. Это было тактической ошибкой, к такому выводу пришел Бэррон. Он соглашался с Хаксли, что не следует без необходимости создавать себе неприятности, относясь с пренебрежением к существующим научным моделям. Он также, хотя и с неохотой, принимал скорее элитарную модель Хаксли, а не демократический подход Гинсберга и Тима. Различие в их взглядах стало явным, когда они начали спорить по вопросу о ядерном разоружении. Бэррон был страстным сторонником разоружения. Он считал, что бомбу создала элита и именно элита должна взять на себя ответственность по предотвращению ядерной войны, возможно, это будет кто-то из тех, кто уже потребляет психоделики и имеет измененное сознание. Но Тим с ним не соглашался. То, что Америка имеет ядерное вооружение, ставит под вопрос правомерность нахождения этой элиты у власти, так считал он. И начинать полную перестройку общества надо с низов. Из этого следовало, что каждый имеет право принимать психоделики. Но что делать с возможными последствиями, возражал Бэррон, когда «ослабленное эго, внезапно утратившее все свои защитные механизмы, будет расшатано». На что Тим обычно отвечал фразой о том, что «каждый имеет право сойти с ума, если такова его судьба».

Позже Бэррон обвинил его в том, что это похоже на стиль мышления военных. Лири же считал, что это глупо — придираться к словам, когда на кону стоит не более и не менее как действительное освобождение мира. Однако Бэррон не желал принимать на себя такого рода ответственность и начал отдаляться от программы изучения псилоцибина.

Его место старшего помощника Лири вскоре было занято другим преподавателем психологического факультета — Ричардом Альпертом. [81] Русскому читателю больше известен как Рам Дасс. Альперт принял первую дозу в начале марта 1961 года, холодной и снежной зимней ночью. К пяти часам утра он, пройдя несколько миль сквозь метель, оказался во дворе дома своих родителей. Там, схватив лопату, он принялся расчищать дорожку, ведущую к дверям. Звуки скрежещущей лопаты их и разбудили. Высунувшись из окна, они увидели родного сына, профессора Гарвардского университета, со смехом подбрасывающего лопатой снег. «Ложись спать, ты, идиот! Кому только может взбрести в голову очищать снег с дорожки в пять утра!» — закричала его мать. Закинув лопату за голову, он протанцевал джигу и затем вновь начал расчищать снег. Как хорошо чистить снег, думал он, и как хорошо чувствовать себя счастливым.

И надо будет обязательно повторить опыт с этими розовыми пилюлями.

В подростковом возрасте Ричард был невероятно толст, брюки на нем выглядели как надутые воздушные шары. В Виллистоне, где он учился в частной школе, старшие ребята безжалостно над ним издевались. Он любил читать, не любил спорт и был евреем. Как-то раз его застали яростно дерущимся с другим мальчиком, после чего по школе прошел слух, что он парень со странностями. Одноклассники стали избегать его, он был одинок и некоторое время преподаватели даже опасались, что он может спрыгнуть в крыши виллистонского спального корпуса. Однако этого не произошло — вместо того чтобы прыгать с крыши, он превратился в честолюбивого четырнадцатилетнего интеллектуала, зачитывавшегося Достоевским и мечтавшего стать нейрохирургом.

«Вы не знаете, что такое люди, по-настоящему умеющие добиваться успеха, если вы не знакомы с обеспеченными евреями из среднего класса, — писал Альперт, — это, как правило, исключительно подвижные и снедаемые тревогой невротики».

Нервозность и способность добиваться успеха достались ему от отца, который начинал свою карьеру, будучи никому не известным сыном старьевщика из бостонского Вест-Энда. Путевкой в жизнь для Джорджа Альперта стало образование. Сначала Бостонский университет, затем юридическая академия. К тому времени, когда в 1928 году родился Ричард, третий сын, Джордж Альперт разбогател, вкладывая деньги в акции железных дорог и в недвижимость. Выходные и каникулы они проводили в огромном — 190 акров — поместье в Нью-Гемпшире, часть которого была превращена в поле для игры в гольф. Джордж Альперт был влиятельным лицом в местных еврейских кругах — он входил в попечительский совет синагоги и основал университет. Его иудаизм носил более социальный, нежели духовный характер. Если он во что и верил, так это в святость профессиональной карьеры, и поощрял детей получать образование.

Как часто бывает с младшими сыновьями в большой семье, Ричард был ближе к матери, чем к отцу. Ее главным желанием было учиться в Гарварде. Однако в Гарвард попасть ему не удалось, и он поступил в учебное заведение неподалеку от Медфорда, где занялся мощной программой самосовершенствования. Он сел на строгую диету, ежедневно занимался гимнастикой. Так длилось до тех пор, пока из толстяка он не превратился в симпатичного мальчишку. Он всерьез занялся изучением виноделия и памятников старины, проводил выходные на манер Хемингуэя, катаясь на мотоцикле по Новой Англии и ныряя с аквалангом в Карибском море. По мере того как в нем крепла уверенность в себе, он приобретал уверенность в сфере секса. Альперт был тайным бисексуалом.

Лишь одно омрачало его жизнь — вопрос о дальнейшем обучении. Решив, что поступить в медицинскую аспирантуру ему не удастся, он решил стать соискателем. Этому резко воспротивился его отец, который не желал выделять средства на что-либо иное, кроме медицинской академии. Это, конечно, была не первая его стычка с отцом, но Ричарду она запомнилась, поскольку тогда он впервые победил в споре. Он послал запрос и получил лаборантскую субсидию для изучения психологии в университете Уэсли. А человеком, который должен был там руководить его работой, оказался Дэвид Макклелланд. На протяжении последующих лет Макклелланд имел возможность оценить личные качества этого «обаятельного, умного и остроумного» молодого человека, который сначала был его подопечным, а позже превратился в хорошего друга.

Еще в самом начале знакомства Альперт поразил Макклелланда «необычной чувствительностью к чужому мнению — как правило, он старался всем угодить и всех сделать счастливыми». Он был от природы заботливым человеком. Сам Альперт всегда относил это в заслугу своей матери-еврейке. Когда у Макклелланда родились близнецы, он попросил Альперта стать их крестным — роль, с которой тот превосходно справился: «Ему доставляло огромную радость возиться с малышней, открывать перед ними новый мир. Он увозил их к себе в поместье, и там они могли кататься по озеру на моторке, или до умопомрачения всю ночь напролет играть в машинки, или он брал их покататься на частном самолете и приземлялся с ними на своем собственном поле для гольфа».