Янга Акулова - Утро вечера

– Думаешь, я не вижу – это же всё из-за того, куда ты бегала. Я, может, даже знаю куда. Но лучше сама скажи, – не унималась подруга.

– Какая же ты… Своего добьёшься, – Аня повернулась к ней. – Ну, знаешь ведь, я остаюсь на дополнительные по английскому. Разбирали там как-то рассказ О’Генри, я его очень люблю, и мне Зоя Яковлевна вдруг говорит: тебе надо бы в другую школу, с уклоном на английский.

– Во! Так я и знала! В десятку?

– В «десятку»?! Её так называют? – удивилась Аня.

– Как будто не знаешь! И не знаешь, кто там учится?

– Кто, кто… Ученики учатся.

– У маминой бывшей начальницы дочка там, потому что теперь она в обкомовском буфете работает.

– Дочка работает?!

– Та не дочка, начальница бывшая, не придирайся. В «десятке» непростые учатся.

– Вот, ты больше моего знаешь. И что, если такой «непростой» ни в зуб ногой по английскому, так его примут?

– Ой! Не знаю. Ну, разве попробовать… Ты ведь у нас по нему лучше всех.

– Мне просто нравится язык. С первого урока влюбилась. То есть, в учительницу, конечно. Помнишь, как Зоя Яковлевна у нас появилась?

– Ещё бы! Я ж замечтывала причёску, как у неё, не вышло из моих.

– Да что причёска, какое у неё всё было, особенно кофточка! Не могу… Прозрачная, тёмно-розовая, с пышным фонариком. И вообще – она такая! Лучистая.

– Как невзрослая.

– Точно! Эти взрослые, они какие-то… дубоватые, будто в драповых пальто все, на часы только смотрят: «А? Что? Улыбка? Какая улыбка?»

– Ага, все придут такие… у! А у неё мы же ухахатывались с первого урока, помнишь? – Танька снова готова была расхохотаться ни с чего, так засияли глаза.

– Сразу начала нам на английском всё давать, простенькое и смешное – и всё было понятно. Вообще, предмет – такой… Как будто заглянул в окошко чужой страны, страшно далёкой. Знаешь, как называются там предметы, и она уже не такая далёкая. Мне от этого почему-то так радостно делается.

– Конечно, – вздохнула подруга, – у тебя способности, а у меня нету.

«Попробовать ещё как можно. Скажу маме: иностранный мне нужен, чтобы читать научные статьи по всяким техническим новинкам. Ей понравится, она ж помешана на научной работе, вот только не знает, как тогда быть с преподаванием».

Может, она и хороший педагог в институте, но дома… После появления англичанки в их школьной жизни Аню накрыло новое течение в её творчестве: рисование моделей в ею же придуманных нарядах. Были у Ани и самодельные картонные фигурки, для которых она рисовала бесконечные вороха одежды – целые коробки. «Я буду модельером!»

«Чтобы быть модельером, надо уметь шить. А у тебя руки не из того места растут». Сказала мама.

Теперь Таня смотрела во двор, приуныв, – редкое для неё состояние. И не вид обесцвеченной равнины был причиной. «Конечно, уйдёт она из нашей школы».

– Вот они! И что там ещё за скандал у вас в столовой? – подруг окружила тройка начальниц У. Ч. С. во главе со старостой. Распределения, как такового, на ум, честь и совесть не было. Каждая из них была сразу всем.

– У нас?! Мы… по кексу съели. Кексы что, нельзя? – с нотой благородного возмущения-удивления ответствовала Татьяна.

– Ну-ну. Молитесь, чтобы Мила Клочкова не рассказала про кексы. Да хотя всё равно уже. Что родительское собрание завтра, хоть помните? – снисходительно поинтересовалась главная из начальниц, Максимовна.

– Ох, забыла тебе сказать! – воскликнула Танька. – Это же, когда ты ещё болела…

– Сегодня на истории дополнительно объявят и тех, кому надо будет тоже явиться на собрание, – многозначительно добавила староста.

Звонок на урок. Но оглушил не так он, как это с ударением «и тех, кому…». Раньше такой чести – «являться» на родительские собрания удостаивались самые «заслуженные» хулиганы и второгодники. Но их больше нет в классе! Выведены, как перхоть. И теперь, значит, вместо них?..

– Совсем с ума посходили! Ну, я с ней ещё поговорю потом. Да это она так… Не обращай внимания, – видя подругу, как бы оглохшую на одно ухо, ворчала Таня. – Балуется… властью.

– Она сказала «молитесь»!

– Слушай больше.

– Не сказала – кому.

– Что кому? Нет, интересно, откуда они узнали-то?

– У стен есть уши.

– Шо? То есть, чиво-о?

– Мама моя так говорит. И прикладывает при этом палец к губам – вот так.

– А-а, это когда они ещё при том, при тараканище усатом, жили?

– Про тараканов больше ни слова! Моя мама его людоедом называет, – Аня вновь отвернулась к окну, в класс ноги не шли. «Безжизненность, а манит…»

– Не пережить эту зиму. Хотя бы ёлку…

Болезнь, которую так грубо обвели вокруг пальца, лишь затаилась змеинно. И нагрянула вновь, чтобы отомстить, так отомстить. Обрушился рецидив с угрозой осложнения. Мама еле отбила Аню от больницы – под расписку.

Больницы эти, с двух лет – дом родной. Никто не мог понять, что творится с ребёнком: кровь не желала держаться в маленьком теле – вытекала носом. Изо дня в день. Синяки на ногах, на руках ни с чего. В больнице вливали новую кровь – чужую, она снова вытекала.

Девочке только одно не давало покоя: цилиндры тёмно-бордового цвета рядом с кроватью. Ведь они с сиропом для газировки! Точь-в-точь. Зачем, интересно, в неё столько закачивают этого сиропа? Не один месяц… Потом решили больше не закачивать – толку?

Спасла врач – Врач с большой буквы, которую пригласили от безысходности, для консультации. Она, как гласит семейное предание, подняла шум, дала разгон тамошним неумёхам, после чего они стали действовать по-новому, и появились сдвиги – положительные.

Но совсем болезни не отстали, прицеплялись то и дело самые разные. Строение (на звание дома оно не тянуло), где когда-то родители получили свою первую отдельную квартиру – выстраданную, долгожданную после бараков и коммуналок, находилось буквально под боком у огромного нефтехимического комбината. Их там в тесном соседстве построили целый городок для счастливцев – строений, как одно, смахивающих на казармы. Цвета надгробного цемента, да и материалом им был такой же цемент.

Дома – судьба. Свет и радость? Из их окон были видны факелы, олицетворение вечности: горели, не переставая, день и ночь. Называлось это – уничтожение не переработанных отходов.

Необозримое поле со стадом прожорливых факелов. Длинные огненные языки лениво заползали на небо, ненасытно слизывая воздух, которым можно дышать, заменяя его жёлто-серым дымом. Когда с той стороны дул ветер, постоянный химический запах становился густым, почти липким, непонятно – то ли сладковатым, то ли машинным. Тошнотным. Был взят из ада этот огонь, готовый сжечь всё. Ему что? Ему всё – не переработанные отходы. Хорошо, семья всё же успела уехать, окончательно не став отходами.