Максим Друзь - Новая надежда России

– Сама ты дурында. А она нормальная, в отличие от тебя!

– Три раза ха-ха. Ты имей, кстати, в виду, что я от жалости к тебе подохну, если тебя угораздит выскочить замуж… то есть, тьфу, жениться на этой коровище. Вот не вру! Хотя тебе полезно было бы – помучайся полжизни с такой, глядишь, и хватило бы ума разобраться, кто тут нормальная, а кто нет.

– Да ты сумасшедшая!..

В общем, все шло как обычно – беседы наши проходили почти всегда в похожем ключе. Не проходило и двух дней, чтобы мы не перессорились и заново не помирились. В тот раз дело тоже шло к несомненной перебранке, но тут в наш разговор вмешался слепой случай в виде трёх великовозрастных балбесов, вышедших на край оврага из кустов. Они, не торопясь, подошли к краю трубы, на которой мы сидели, и стали недобро на нас пялиться. Мы замолчали. Отступать было некуда – на другом берегу оврага трубы уходили в отвесную земляную стену, не вскарабкаешься. Надо было брать инициативу в свои руки.

– Чего уставились? – сердито спросил я. Гопники, разобравшись, что в данной ситуации прелюдии ни к чему, сразу перешли к делу:

– Есть деньги?

– Есть.

Они, видимо, не ожидали, что переговоры завершатся так быстро:

– Ну иди сюда, показывай.

Я, вздохнув, поднялся, и, держа равновесие, потопал по требе к этим несчастным оболтусам. Надя тоже не захотела оставаться на месте: стащив туфли и ухватив меня за плечо, она шлёпала босыми ногами следом. Откровенно говоря, я не чувствовал себя в слишком хорошей форме для того, чтобы размахивать кулаками, но ещё меньше желания было разводить всю эту понятийную демагогию и пытаться решить все миром. Самой драки я не боялся совершенно – в конце концов, мое детство прошло в нормальном пролетарском районе, а не в институте благородных девиц; к тому же, в школьные годы я, в отличие от своих лоботрясов-одноклассников, не терял времени даром, а занимался физкультурой. Эти трое просто были не из местных, знакомых – в противном случае у них и мысли бы не возникло связываться со мной.

Хулиганы хмуро осмотрели меня, и – особенно неприятными, оценивающими взглядами – Надю, поплевали себе под ноги, и вдруг спросили:

– Тебя как звать?

– Максим.

– Ты это, Максим… Бабло сдавай по-быстрому, и пиздуй кабанчиком. А у нас тут одно дело будет. Понял?

Я посмотрел на Надю – она улыбалась самым глупейшим образом. Ну ладно…

Двоих я уложил без каких-либо проблем, разом – наиболее бесхитростными и грубыми приёмчиками из тех, которым меня учили. Один без звука грохнулся на землю, а второй, матерясь и хрустя ветками, скатился в овраг. Я уже надеялся, что на этом всё и закончится, но третий из этих поганцев, вместо того чтобы дать дёру, заехал мне в прямиком в глаз какой-то железякой, выхваченной из кармана. Так что теперь на землю пришлось грохнуться уже мне, попутно ослепнув на одну сторону. Перспективы происходящего становились довольно туманными, и в этот момент Надя подскочила к моему обидчику, и выверенным движением залепила ему ступней прямо в то самое место, которое не далее, чем сегодня, уже подвело неведомого мне Вадика. И с тем же эффектом. Скорой и кулька со льдом поблизости не оказалось, так что парень просто мирно улегся на траву, не в силах даже толком материться. Спасительница Надя, не теряя ни секунды, подбежала ко мне, быстро осмотрела окровавленное лицо, и, очевидно, придя к выводу, что ничего серьезного со мной не случилось, неожиданно сильными руками помогла мне подняться, – и погнала в лес, подальше от места битвы.

Не могу сказать, что понёс слишком уж серьезные потери – по крайней мере, до Надиного дома я смог дойти сам, зажимая рукавом куртки рассечённую бровь – лило из раны обильно, но неопасно. Надя настояла на том, чтобы я поднялся к ней. Полюбовавшись на себя в зеркало в ее прихожей, я пришел к выводу, что больше похож на серийного убийцу после бурной ночи, чем на нормального законопослушного человека. После умывания вид стал получше, но до идеала какого-нибудь Брэда Питта было все равно далеко: кровь продолжала предательски сочиться, сама собой размазываясь по физиономии.

– Да уж, ни струя себе фонтан, – присвистнула Надя, изучив обстановку. Она, казалось, ни капельки не нервничала. – Надо шить. В таком виде тебе домой соваться нельзя. Родители с ума сойдут, когда увидят такого красавца…

– Можно подумать, если зашьём, то они ничего не заметят, – промычал я, пытаясь оглядеть себя сбоку и оценить тяжесть повреждений. – Да ты умеешь шить, что ли?

– Ничего, попрячешься от них пару-тройку дней – типа вечером в темноте пришёл, утром раньше всех ушёл. Тогда уже твоя башка будет не так страшно выглядеть, и всем будет наплевать. А врачей нам вызывать нельзя – ты чего, это ж уголовщина, потом по ментам замучаешься ходить. Вместе со мной… Так что потерпи, не помрёшь.

Она тут же притащила спирт и какие-то особые иголки (хорошо, когда в доме отец – врач), уложила меня на диван, присела на корточки, и стала обрабатывать операционное поле. Предложила мне принять и внутрь – “для анестезии”, от чего я не без тайной гордости отказался. Но ей всё было неудобно, она не никак могла подобраться рукой в нужное место, и тогда, чертыхнувшись, она устроилась рядом, а мою бедную голову положила себе на бедра. Вот так-то лучше, говорит. И ткнула иглой в бровь.

И вот именно в те минуты, лежа на тёплых Надиных коленях, жмурясь и морщась от неумелых уколов, я и понял с удивлением, что, оказывается, моя давняя дворовая приятельница вдруг стала для меня совсем другой – не гадким вчерашним утенком, а самой настоящей, и, наверное, самой близкой мне в этот миг девушкой. Помню, я подумал: каким же я был остолопом, не замечая это заманчивое чудо, обретавшееся рядом со мной все эти годы. С тех пор прошло много времени, но это чувство собственного идиотизма так и не покинуло меня: не могу объяснить почему, но ни в тот день, ни во все последующие, я ни разу не говорил Наде, что влюблён в нее, хотя множество раз, дурак и еще раз дурак, дружески рассказывал ей о своих симпатиях к другим. Это ли не идиотизм? Не знаю, являлись ли мои чувства секретом для неё самой – позже я изредка ловил на себе её заинтересованные, и иногда даже интригующие взгляды, но никогда в ответ не признавался в главном. А теперь у неё началась взрослая жизнь, мы видимся всё реже, и, боюсь, мы уверенным курсом движемся к тому, чтобы отдалиться друг от друга навсегда.

От этих мыслей мне стало совсем паршиво, но я вовремя вспомнил, что в текущей ситуации не стоит распускать нюни. Я потрогал рукой бровь – тот шрам, конечно, был на месте, он всегда со мной, и, ощутив под пальцами впадинки от стежков, оставленных Надей, я как будто прикоснулся к ней самой. В тот раз она спасла меня, а теперь настала моя очередь. Клянусь, если я найду её… то есть, когда я найду её, черт побери, то уже не стану мямлить. Пусть тогда сама решает, что со мной делать дальше. И всё, и хватит об этом.