Сергей Герман - Стукач

Деление народов по этническому принципу «на сорта» повлекло за собой бытовой шовинизм, недоверие по национальному признаку, негласные ограничения и запрет на ряд профессий.

Советским немцам было запрещено поступать в ряд институтов и военные училища. До 1956 года существовал запрет призывать немцев на службу в армию и прочее.

Моему отцу в 1949 году учительница запретила ходить в школу. Сказала, что для немцев у неё в школе мест нет.

Советским немцам была уготована участь – трактористов, доярок, комбайнёров, свинарок. Максимум на что мог расчитывать человек с такой национальностью это на должность председателя колхоза в немецком селе.

Благодаря политике советской власти и усердным мероприятиям сверхбдительного аппарата НКВД-МГБ-КГБ все это неизбежно должно было привести к абсолютной ассимиляции российских немцев.

Одна её часть растворилась бы в смешанных браках, взяв себе русские, украинские, белорусские и другие «правильные» фамилии супругов, другая, без языковой и культурной подпитки неизбежно ассимилировалась, забыв историю своего народа.

Те, кто уцелели, наученные горьким опытом репрессий, предпочли стать русскими по умолчанию.

Я родился в такой же простой семье депортированных поволжских немцев.

Моя малая родина тех лет, это деревянные бараки выбеленные известью и частные бревенчатые строения, похожие на крестьянские избы. Немощёные и не асфальтированные улицы, весной и осенью утопающие в грязи, а зимой засыпанные снегом.

Это был самый заурядный и обычный сибирский посёлок, как все небольшие районные центры, скучноватый и сонный. О каждом жителе здесь было известно всё, как в махновской контразведке Лёвы Задова. Кто сколько и что пьёт, кто гуляет от жены или от мужа и кто сколько зарабатывает.

Все мужчины делились на две категории: те, что постарше- воевали, те, что помоложе- сидели. Некоторые успевали и то, и другое.

Там жили потомки раскулаченных и высланных мужиков, а также те, кто освобождался из многочисленных близлежащих лагерей.

Бывшие враги народа, побывшие в плену фронтовики, власовцы и самые обыкновенные уголовники. Сосланные немцы и финны, бандеровцы, казаки и крымские татары. Все, кто привык с детства отчаянно бороться за своё существование.

Часть населения посёлка уже отсидела, другая часть готовилась сесть и потому, в самом большом авторитете были личности, конфликтующие с законом.

Все они признавали только один вид самоутверждения – конфронтацию.

Именно поэтому место моего рождения вместо посёлка городского типа можно было назвать посёлком лагерного типа.

Детство было самым обычным для любого посёлкового пацана. Первые польские джинсы я получил в семнадцать лет. Первый сексуальный опыт в шестнадцать.

Своих дедушек и бабушек я никогда не видел. Они погибли задолго до моего рождения. Во время войны. Но не на фронте. И не в армии. Это была трудармия, которая была хуже тюрьмы. Если в тюрьму отправляли за преступление и по одиночке, то в трудовые колонны без исключения весь «провинившийся» народ. Весь! Без всяких скидок на партийность, гениальность, прошлые заслуги.

Это были точно такие же советские граждане, но этнически родственные тем, кто воевал с СССР – немцам, финнам, румынам, венграм, болгарам и прочим.

Ну а поскольку Советский Союз воевал почти всегда, то и недостатка в подозреваемых никогда не было.

В отличие от остальных репрессированных народов, потенциальное предательство советских немцев разоблачили раньше других и уже с конца 1941 – начала 1942 гг их колонны покорно потянулись на лесоповал и в забои шахт под лай овчарок и мат вооружённого конвоя.

В 1948 году советская власть решила добить всех советских немцев и одним указом приговорила их к ссылке навечно.

У меня дома хранятся копии дел моих родных тёток – Анны, Марии, Эрны, с их расписками о том, что они предупреждены о 20-и летней каторге, если убегут, улетят, уползут из своей тюрьмы. Самой старшей было тогда чуть больше двадцати. Младшей-шестнадцать.

Мама и папа так и не смогли получить никакого образования. Сиротство, интернат, ФЗУ. Потом тяжёлая работа на стройке отец- плотник, мама- штукатур.

И они вкалывали! Верили, что всё забудется и мы станем такими же как все! Полноценными гражданами своей страны.

Первую рюмку за праздничным столом всегда поднимали за то, чтобы не было войны!

Лучшими праздниками были те, что в ноябре и мае. Их ждали, как сейчас ждут Новый год!

Только уже став седым, я понял, как любил их в детстве. И сколько я недодал им тепла!

Несмотря на свою национальность ни папа, ни мама не говорили на немецком.

Откуда им было его знать и где на нём они могли говорить, если за любое слово на «фашистском» языке воспитатели в интернате били кулаками и лишали пайки.

Я знал, что я немец, однако был уверен, что все немцы живущие в Германии фашисты, которые убили миллионы советских людей и учить «фашистский язык» не рвался.

Нельзя сказать, что родители меня очень баловали или изводили нравоучениями. Они не проводили со мной все свободное время, не развлекали, не разговаривали по душам, не учили жить по заветам великого Ленина. Так было почти во всех семьях «работяг» нашего посёлка.

По моим наблюдениям, самое лучшее воспитание получают в тех семьях, где есть лёгкая небрежность в воспитании. Когда никто из под палки не заставляет пиликать на скрипке и не предрекает будущее нобелевского лауреата, а вместо этого дают возможность принимать самостоятельные решения и набивать шишки на собственных ошибках.

В воспитании подрастающего поколения нашего посёлка большую роль играла улица.

Она жила по понятиям. Все знали, что стучать, крысятничать и бить толпой одного это западло. Что слова «педераст» или козёл это страшное оскорбление, услышав которое в свой адрес надо убивать того, кто это сказал. Что нельзя задирать пацана, если он провожает девчонку. Нельзя косить от армии, плакать и бояться боли.

Шпана разговаривала на смеси обычных слов и блатной фени. Именно эти интонации я слышу теперь, когда нынешний президент России выступает с экрана телевизора.

Лагерную феню в посёлке знали все. Безрукие и безногие фронтовики, ветераны войск ОГПУ- НКВД – МВД и пенсионеры союзного значения.

Даже домохозяйки и поселковые собаки, крутящиеся у пивных точек и винных магазинов, понимали, о чём говорят субъекты с лагерными манерами и приблатненной речью.

Поселковые пацаны начинали курить с десяти лет, пить вино с двенадцати. С четырнадцати носили ножи и самодельные «мелкашечные» пистолеты. Шпану сажали. Но её ряды не редели. На смену мотающим срок, приходили их младшие братья.