Сергей Четверухин - Жи-Ши

– А где сейчас ее мать? То есть – ваша сестра? – я начинаю втягиваться в семейную сагу. Всегда интересно узнавать подробности о родственниках любимого человека.

Вместо ответа на мой вопрос он в два глотка выпивает поднесенную чашку кофе и продолжает о своем:

– Афон Амонович, так звали моего отца, всю жизнь работал цирковым акробатом. Он был высочайшим мастером в своем деле. Он заставлял тысячи людей зажмуривать глаза, а их пульс – ускоряться. Он взял меня из Детдома, когда мне исполнилось пять лет, а это был критический возраст для моего обучения искусству. Отец справился. Он передал мне все, чем владел сам, и я сумел даже усовершенствовать некоторые навыки, о чем с гордостью расскажу своему сыну. Когда найду его. Месяц назад мне исполнилось сорок два года. Я должен поторопиться… Ты, конечно, не знаешь, что я одинаково хорошо хожу на ногах и на руках. Могу даже бегать на руках. Я могу с места без разбега подпрыгнуть на два метра шестнадцать сантиметров. Это часто бывает необходимо. Ты не знаешь, что боевые техники пяти самых боевых народов планеты хранятся в моем сознании на уровне инстинктов. Я могу развивать скорость, достаточную для того, чтобы обогнать гепарда. Я несколько раз падал из-под купола без страховки и оставался жив… И все мои способности, все мои навыки не помогли мне сберечь самых дорогих людей. Я ничего не смог сделать, когда лодка, в которой плыли моя сестра и зять, перевернулась посередине Волги, и никто из них не смог справиться с течением. Меня там не было. А я должен был почувствовать, я должен был там оказаться…

Он замолчал, уставившись мимо меня туда, где у перрона вальяжно вытянулся последний ночной поезд.

– Сочувствую… – бормочу я, переживая в эту секунду, конечно, не за него, а за свою милую, в жизни которой гибель Славы, оказывается, стала не первой потерей близкого человека.

Белкин дядя очнулся и снова переводит взгляд на меня.

– …Первое, что сделал Афон Амонович, когда усыновил меня, – отвез на своем бывалом военном «газике» далеко за город. В феврале темнеет рано, и все дороги занесены снегом. Мы ехали медленно сначала по шоссе, затем – по проселочной дороге, наконец – по маленькой извилистой просеке, которую ни за что не обнаружить под снегом, если не знать, что она там есть. Мы уткнулись в сугроб на небольшой полянке, над которой нависали вековые ели. Они грозно покачивали колючими лапами и отбрасывали в свете фар угрюмые тени на поляну. Ветер завывал в верхушках, все вокруг было черно, лишь свет фар вырывал из этой черноты желтоватые клочья снега повсюду. Я вздрагивал, но не от холода, а от страха. Отец вывел меня из «газика» и показал на высокую ель, которая скрипела на ветру.

– Иди к ней.

– Зачем?

– Иди. Так нужно.

Я шагнул в сугроб и сразу провалился по пояс.

– Иди! – голос отца был властным, я не мог его ослушаться.

Я поплыл, рассекая сугроб обеими руками.

– Теперь лезь на нее! – приказал отец, едва я коснулся шершавого, местами обледеневшего ствола.

Стояла такая тишина, будто уши заткнули ватой. Даже ветер затих. Я уцепился за нижние ветки, обхватил ствол ногами и полез. Колючий снег жег мне лицо, обрушиваясь с верхних лап. Снег забивался в рот, в нос, за шиворот. Но я карабкался, отбиваясь от царапающих еловых иголок.

– Назад! – скомандовал отец, когда я добрался до середины.

Я не стал повторять обратный путь, а просто разжал руки, оттолкнулся и сиганул с елки в сугроб. Через минуту мы возвращались обратно в город.

– Я не ошибся в тебе, мальчик. Ты прошел первое испытание. Будут и другие, но я верю в тебя. – Так говорил отец, отпаивая меня горячим чаем с чабрецом по азербайджанскому рецепту. – Ты уже знаешь, как появляются дети?

Я молча кивнул.

– Люди попадают в вулкан своих желаний и не могут думать больше ни о чем. Все, к чему они стремятся – погасить огонь. Любой ценой. Это инстинкт. Слишком часто они не контролируют зачатие. Совершают, не будучи готовыми к этому. Затем рождается ребенок, они растят его, уделяя время между работой, сном, хозяйственными делами. У ребенка есть крыша над головой, еда, игрушки и родители. Но, когда он вырастает, выясняется, что этих людей можно назвать его родителями лишь в биологическом и в житейском смысле. Он всего лишь – их отпрыск. В прямом значении. Понимаешь?

Я отрицательно помотал головой.

– Он не становится их духовным наследником. Он не разделяет их мировоззрение. Он не продолжает их дело. Он не продолжает своей жизнью их жизни. Не углубляет жизненный путь своего рода. А часто вообще не имеет понятия, кто он, за что цепляются его корни, зачем он произошел от этих родителей, что должен взять от них, куда и зачем нести.

Я молча пил чай.

– В духовном отношении этот ребенок может быть чьим угодно потомком. Сыном Пушкина, Маркса, Маркеса или Элвиса Пресли. Сыном того, чье духовное влияние окажется сильнее. Но не сыном своих родителей. И когда ребенок вырастает, у него начинается своя жизнь, не связанная с жизнью его родителей, не продолжающая ее. Все! Он как бы начинает путь рода с ноля. Заново. А его ребенок – заново стартует с той же отметки. И так – поколение за поколением. Их фамильное бессмертие становится призраком, химерой, ничего не значащим набором высокопарных и устаревших фраз. И выросшего ребенка начинает связывать с биологическими родителями лишь набор условностей, называемых долгом, привычкой, ответственностью. Вместо миссии – долг. Вместо служения – ответственность. Улавливаешь разницу? Грустно… У нас все будет по-другому. Я все время буду с тобой. Я передам тебе все, что я знаю, и все, что умею. Ты будешь моим сыном. Настоящим сыном. Ты будешь моим продолжением. У нас нет права не быть бессмертными.

На следующий день он взял иголку, чернила и наколол мне повыше запястья на левой руке небольшой рисунок. Еловую ветку…

– А Гвидо? Откуда она у Гвидо? – встрепенувшись от его убаюкивающего прошлого, я возвращаюсь в настоящее.

– Оттуда же. От его предков. Их многое связывало с моими предками. Когда-то они все жили на одном острове. Только предки Гвидо работали… как бы сказать… топ-менеджерами, управляющими, а мои – стражами с особой миссией и подготовкой. Читал сказку Пушкина? Про остров Буян? Он, конечно, был поэтом и много чего преувеличил, приукрасил… Но и без правды в этой сказке не обошлось. К нему в Михайловское как-то заехал потомок приказного дьяка, который, к слову, во времена, описываемые в сказке, изрядно проворовался. Заехал и разболтал сюжет…

– А-а-а! Былинный ОМОН, доисторический Спецназ! Где-то я это уже слышал! Вас Анка подговорила дурачить меня?! Эта чокнутая, которая только и занята своими детскими играми в предков и потомков?!