Александр Шленский - Загон предубойного содержания

— Вот видите, Мелетий Варсонофьевич! — с пафосом обратился давешний баран к своему учёному собеседнику. — Справедливость в конце концов всегда торжествует! Сам Иисус Христос очень давно, где-то за тысячу лет до рождества Христова, высказал такую мысль: "свобода может быть завоевана только в том случае, если право преодолевается властью!"

— Вообще то, дорогие друзья, это был Карл Ясперс, только он высказал нечто совершенно противоположное тому что вы процитировали, — скромно заметил Царандой.

— Надо же! А я всегда считал что эту цитату сказал Фрихдрих Энгельс! — глубокомысленно ответствовал второй интеллигентный баран, занимая своё место в группе обедающих.

— ФриХдрих? — удивился первый баран? — А мне всегда казалось, что его зовут ФриНдрих…

— Имя Фридрих, друзья мои, — это немецкий вариант имени Фредерик, а не гефилте фиш. Не стоит фаршировать его лишними согласными. И умоляю вас — давайте отложим на время философские беседы и скорее поторопимся на обед. У нас сегодня на обед свежая бара… эээ… замечательный обед. Следуйте за мной, дамы и господа, следуйте за мной!

— Очень жаль, очень жаль… — рассеянно помотал бараньей головой потомственный интеллигент. — А всё же как чудесно звучит имя Фрихдрих. Хоть маршируй под него: Фрих! Дрих! Фрих! Дрих!

— Фрих! Дрих!

— Фрих! Дрих! — дружно подхватила маршевый ритм сформированная колонна и бодро двинулась за свои новым вождём по направлению к убойному цеху.

— Фрих! Дрих!

— Фрих! Дрих!

Казалось, в воздухе зазвучала невидимая военная флейта и барабан, хотя ни флейты ни, тем более, барабана нигде не было. Царандой неторопливо провёл небольшую процессию в коридор, мимо улыбающегося человека, всё так же помахивающего опахалом, и звонко цокая копытцами по бетону в такт общему ритму, пошёл вглубь коридора. Лишь замыкающий процессию молодой баран выпал из ритма. Он шёл, покачивая в экстазе курчавой головой, и вдохновенно декламировал стихи, пришедшие на ум откуда-то из прошлой жизни:

Шествие миновало ворота и скрылось внутри цеха. Рабочий дал ещё один кусок сахару быстро вернувшемуся Царандою и с грохотом закрыл ворота, из которых уже доносились короткие изумлённые вопли забиваемых животных, заглушаемые криками "Фрих! Дрих!".

— Вот видите, как всё просто, дорогой Цунареф? — весело сказал проводник. — Народу всё равно, что кричать — "Зиг хайль!" или "Фрих дрих!". Интеллигенция всегда подскажет нужные слова, на то она и интеллигенция. А для вождя главное — заставить народ маршировать под эти слова и указать направление движения.

Винторогий козёл лежал на соломе, закрыв глаза, и не отвечал.

— Полноте вам, уважаемый! — Я же знаю, что вы не спите! Не желаете удостоить меня ответом?

Цунареф всё так же лежал, не шевелясь.

— Разве я не говорил вам, что я невольный соучастник этих убийств?

— Это правда… — нарушил наконец молчание винторогий патриарх. — Вы говорили. Но вы забыли упомянуть, что в неволе вас удерживает главным образом сахар из спецпайка.

— Я ещё упомянул, что в прошлой жизни мне нанесли неизгладимую душевную травму.

— Да, вы рассказывали, как вас убивали.

— Обстоятельства моего убийства убедили меня, что не всякая бескомпромиссность одинаково полезна.

— И поэтому в нынешней парнокопытной жизни вы решили заключить сделку с собственной совестью?

— От которой у меня осталась неизбывная горечь. Сахар из моего спецпайка может лишь чуть-чуть её подсластить, да и то ненадолго…

— Я понял вас, любезный Царандой. Пожалуйста, обещайте мне одну вещь.

— Постараюсь, но это зависит… Сами понимаете, я на службе.

— Понимаю. Но я прошу совсем уж о малом. Когда придёт моя очередь идти… хм… в столовую, не сопровождайте меня. Я пойду сам. Будьте уверены, по дороге не заблужусь.

— Вы совершенно зря об этом просите, дорогой Цунареф. Мне кажется, что вам у нас уготована совсем иная участь.

— Какая именно?

— Я не могу сказать точно, но интуиция мне подсказывает, что до «столовой» вы дойти не успеете.

В конференц-зале бухгалтерша Вера сидела в пятом ряду слева, сурово поджав губы, и думала о том, как она сегодня вечером опять будет смотреть в глаза мужа, изо дня в день пугающие своей чёрной нездешней пустотой. Забойщик Алексей Иванович Крохалев никогда не был груб с женой. Не был он с ней и ласков, но всегда был вежлив и уважителен, за все двенадцать лет совместной жизни не побил ни разу, на восьмое марта неизменно дарил ей торт с шампанским и букет дорогих цветов, а на день рождения вывозил её в город, в магазин за обновкой. В последний год муж начал сильно обижаться на Веру за то, что у неё появилась привычка закрывать от него плечи и грудь ночной рубашкой, даже в моменты интимной близости. Всегда мягкая и уступчивая, Вера вцеплялась мёртвой хваткой в ткань ночнушки, натягивая её на себя и закрывая лилово-чёрные пятна, оставляемые каждую ночь железными пальцами мужа, когда он, бормоча во сне что-то невнятное, вцеплялся в её тело с такой силой, что она с трудом удерживалась, чтобы не закричать от боли.

— Ну что, Верунька, твой-то всё так же во сне людей и убивает? — громким шёпотом спросила Веру вдовая кладовщица Валя, наклонясь к её уху. Овдовела она год назад, после того как её муж-милиционер по пьяному делу разрядил служебный Макаров себе в голову.

Вера молча сухо кивнула головой и осторожно по очереди промокнула носовым платком уголки глаз.

— К доктору сводила его, али нет ещё?

— Своди его, попробуй… мой ведь, он если сказал, что не пойдёт, значит и не проси…

— Может, ты тогда это… — разведёшься с ним? А то мало ли, как бы дурного не случилось.

— Молчи ты, Валька! — испуганно взвилась Вера. — Неровён час кто услышит, да передаст ему такие речи… Мне ж тогда не жить! Да он и тебя, советчицу, пришибёт. Справлюсь уж как нибудь…

— Ну смотри, подружка. Я тебя уберечь хочу… страшно мне за тебя! Мой-то, ты же не знаешь, он перед тем как себя… он перед этим чуть меня с детьми… — Валя, не договорив, потерянно и жалко махнула рукой и прижала к повлажневшим глазам широкие рукава казённого халата грязно-синего цвета.

Проводив в «столовую» очередную партию овец — "Фрих! Дрих! Фрих! Дрих!" — Царандой постоял с полминуты, а затем медленно, словно раздумывая, подошёл к бывшему профессору. Тот спокойно подрёмывал, лёжа на соломе.

— У меня небольшой перерыв, уважаемый коллега. Желаете побеседовать?