Роман Коноплев - Евангелие от экстремиста

Однажды днём, вернувшись из очередных пердей, мы с Голубовичем раньше положенного появились в Дзержинске. Я бросился первым к телефону по звонку. Звонила Лёшина мама:

— Здравствуйте, Рома. Мне Алёша про вас много рассказывал. Как он там, не сильно ему тяжело? Я волнуюсь, Рома, ничего там с ним не случится? Вы уж присмотрите за ним. Он у меня такой неосторожный, всюду лезет. Как мой Алёшенька, где он?

Конечно, я пообещал присмотреть. Хоть Голубович был и моложе меня всего на один год, я всегда чувствовал какую-то ответственность за его судьбу, и, увидев его на той злополучной плёнке из Алтая, почувствовал, как всё внутри оборвалось. Пока не выяснилось, что арестовали только двоих. Я как сильно Лёшу, единственного сына и единственную свою надежду, любят родители. Им обоим уже было за семьдесят. Лёша был поздним ребенком, и мама искренне переживала. Её сын тем временем практически не вылезал из-за руля и выкладывался на все сто, ничего не требуя взамен. Держался на таблетках кофеина с эфедрином. Такие мощные американские таблетки, благодаря которым можно было по двое суток проводить без сна. Дорога была просто ужасной, а отъездил Лёша всю кампанию без единого ДТП.

Мы с ним умудрились даже посетить Свято-Дивеевский монастырь. Некрещеный Голубович не очень-то верил в Бога. Скажем так, скорее даже наоборот. Я уговорил его туда заехать, и, было, предложил ему подождать меня в машине.

— Нет уж, раз приехали, давай и я схожу.

Мы долго стояли в очереди паломников. К Серафиму Саровскому всегда много народу. Затем взяли сухариков, какими угощал странников сам святой старец, масла. Я купил для матери иконку, и мы двинулись дальше в путь. На самом деле, я тайком помолился и за нашу победу.

Теледебаты шли из Нижнего, туда мы отправлялись вдвоем с Фишем. Перед выборами я несколько месяцев подымал штангу, и отрабатывал удары, поэтому особенно на общих дебатах слушал оппонентов очень внимательно, потирая кулаки. Ждал упоминания о первой книжке и, соответственно, лимоновской сексуальной ориентации. Очень хотелось заехать кому-нибудь в рожу и сломать нос. Наверное, кандидаты всё же распознали смысл моей улыбки, и постеснялись. Говорили очень почтительно в отношении друг друга.

В остальном кандидаты вели себя по-разному. Барышня по имени Алина, моя землячка, кандидат от правых, рассмешила весь избирком своим информационным листком для избирательных участков. Алина указала, что после аварии на Чернобыльской АЭС беженкой покинула с родителями Брянскую область. В 1984 году. Авария, на самом деле, случилась в 1986. На том злосчастном заседании избиркома нам влепили второе предупреждение и решительно не давали говорить. Однако, после моего намёка по залу пошел такой шорох и оживление, что председатель вынужден был замять конфуз. Все дружно постановили считать это надругательство опечаткой.

Последнюю встречу с избирателями нам разрешили провести по селектору на все цеха и кабинеты НИИ, занимавшегося разработкой и производством пластитов и прочих взрывчатых веществ. Мы с Голубовичем немного посмеялись, выглядело это приглашение достаточно символичным на фоне нашего имиджа отъявленных экстремистов, которым палец в рот не клади. Руководитель НИИ, оказывается, искренне верил в нашу победу. И очень просил нас после победы посетить первым его проблемное предприятие. В самый последний день допустимой предвыборной агитации мы со Стасом Дьяконовым отправились в город Богородск и целый день, как все прочие партийцы, пробегали с газетами. Старинный город Богородск был славен историей центра кожевенной промышленности. До революции по количеству предприятий, выпускающих изделия из кожи, Богородск занимал второе место. После Питера. Лазили мы до позднего вечера, и уже заполночь вернулись обратно в Дзержинск. Самое главное осталось позади.

Аскетизм и дисциплина. Самовольный тотальный запрет на практически все удовольствия. Секс и алкоголь под запретом, чтоб никому не было обидно. А как еще можно было самоорганизоваться? Мы сами, добровольно, стали тоталитарной сектой. Наверное, по-другому ничего и не вышло бы. Со стороны мы напоминали роботов. Люди в черном лазили денно и нощно по всему городу, и были крайне непохожи на окружающих. Дзержинск очень провинциален. Ничего подобного город не видел. На рок-концерте, устроенном в городском ночном клубе, куда приехал Джефф с нацбольскими панками и Елькин со своими гитарными девочками. Они наделали столько экстремизму, что поглазеть на нас, прыгающих под музыку последних времен, сбежались все тётки из баров и кафе. Вместе с ментами вылупились, разинув свои златозубые рты. Выборы подходили к концу. В штабе не осталось ни одной газеты. Только та самая, мерзкая первая листовка, "свой парень", валялась по всем углам. Её осталось ещё тысяч десять, и Елькин собирался её оприходовать уже после всего, просто пустить её на Нижний.

Наступил последний день. Я весь его просидел в избиркоме. На тот случай, если в последний день удумают-таки нашего кандидата снять. Слонялся, болтал с представителями штабов других кандидатов. Особенно долго говорили ни о чём с тремя толстыми молодыми людьми в белых костюмах. Молодые люди бодрились, всё истории мне всякие рассказывали. В коридоре столкнулся с Председателем избирательной комиссии. Довольно интеллигентный мужик, отставной военный, с которым мы проговорили около часа о разных умностях, после всего задал вопрос, на какое, собственно, место мы рассчитываем. Я ответил, что особо в облаках не летаем, но в победу верим. А во что нам ещё было верить? На что он мне ответил:

— Я, конечно, Роман Евгеньевич, желаю Вашему кандидату всяческих успехов, но, по моим данным, будет у него один процент и последнее место. Только это между нами. Крепитесь.

К вечеру обстановка уже накалилась до предела. Мы закрыли большую часть участков. Выборы, и впрямь, прошли на редкость честно и организованно. Но, по данным с участков от наших наблюдателей, мы ползли в самом конце. И ничего поделать с этим было нельзя. Меня просто начало трясти. Столько сил было отдано, столько сил, и неужели всё впустую? Ради одного процента?

Трое в белых пиджаках болтали ни о чём в холле. Снова подошли ко мне. Один, который пожирней, спросил:

— Роман, а почему вот Вы, вот лично Вы, нашего кандидата не любите? Чем он Вам не угодил? Ведь он же коммунист, ваш союзник. Левый. Из КПРФ.

— Мы таких, как ваш этот, коммунист…, мы таких коммунистов скоро в Волге топить будем. Всех до единого. Всю их фракцию. Организованно. — сложно сказать, что на меня нашло. Откуда столько ненависти. Хрен его знает, откуда. От верблюда.

— А за что? — робко вопросил толстый

— А за всё.