Александр Силаев - Рассказы

Ехали дальше. Мимо них не росли пальмы, и секвойи не росли, и бананы, и финики, и тугрики, и апельсины не росли завалящие, даже яблони и груши не расцветали, даже ягель не виднелся, даже конопля, мать ее. Мелькали деревеньки. Но не виднелось кафе, баров, пабов и кэбов. Это ж надо, радовался голодающий Фердинанд, как здорово все, как запущено, как не дошла сюда поступь цивилизации, как тут варварски, домостроевски, с пережитками, как хреново-то все, бог мой — то есть как хорошо. Какой простор для свободы искренних и вразумительных действий! Ничего ведь нет. А должно быть.

Нет тут храма и канализации, набережной и университета, Академии Наук и центрального отопления, не водится парламента и газет, наверняка забыты права человека и свобода печати, поди, тоже того — послана подальше. Конституция, сюда, наверное, не ступала.

Наверняка здесь по праздникам бьют масонов, если, конечно, здесь живут масоны. Даже если нет масонов, их все равно бьют. Выходит с утреца какой-нибудь дед Сукарь на крыльцо и орет дурным голосом: «Эй, народ! Воскресенье пришло, едрить твою, бери хворостину — гони жида в Палестину». Нога нормального еврея сюда не ступала, но кто-то все равно берет хворостину и кого-то гонит. Некоторые имигрируют насовсем. Однако чистота расы все равно утеряна — наверняка окрестные бабы спят с домовыми, неандертальцами и большими волосатыми обезьянами. Местные мужики их не волнуют, те давно уже перешли к строительству последней стадии коммунизма. Удовлетворяются с козами. Радуются мужики, коза — она на халяву дает…

Так себе представлял Фердинанд местное бытие. Аэропорта нет, местного ТВ нет, даже мафии, наверное, нет, не говоря уже о коррупции. Презумпции невиновности нет. Интернет наверняка отсутствует. Дай бог, имеется электричество. А то, поди, живут с неандертальцами при свете лучины. Кто их, сермяжных, знает.

Приближались к цели. Погода разъяснилась, солнце подкатилось из-за туч к середине дня. Солнце — это очень даже неплохо, размышлял перспективный научный кадр по имени Феридинанд. Солнце — это жизнь, луна — это смерть, философски мыслил он, не переставая радоваться. Счастлив был как скот, не подозревающий о наличии скотобойни.

Село именовалось Зачухино. Он сам выбирал его, ползая босиком по огромной карте на полу городской квартиры. Долго выбирал. Сначала замерз. Затем вспотел. Наконец выбрал, поверив в его название. В таком селе можно было принести пользу.

Домики стояли по обеим сторонам рыхлявой дороги. Подоконники украшали горшки с цветами. В каждом окне — цветок, как будто все местные сговорились. Не роза, правда, но зато в каждом. И заборы не падают. И гуси выглядят не хуже иного коннетабля. Все-таки есть культура, минорно вздохнул Фердинанд. И карликовые пальмы, поди, в прихожих. Возница подкатил к площадке перед кирпичным строением. Наверное, здесь сельская мэрия, решил он.

— Ну, раздолбать твою, а мое дело самовар, — выдохнул он.

— Это как? — неловко спросил Фердинанд.

— Ерепень твою, ты, сиреневый, — гаркнул возчик. — Под репейного мажешь? То-то смотрю, с балаболкой туго.

— Да я не виноват, я так себе…

Он пытался всучить возничему деньги, тот не брал, орал и орал, орал и орал, непонятно о чем и зачем, Фердинанд заскучал, ему даже стало неинтересно, чем закончится.

Наконец мужик взял деньги и потребовал еще столько же.

— Балаболка не цаца, тушкань не тушкань, все одно да гнило, — аргументировал он.

— Да, конечно. Я не спорю.

Вежливый Фердинанд полез за бумажником. Возничий взял деньги, поплевал на них и сунул в пыльный сапог, лежащий на переднем сиденьи.

— Эх, сиренево-зелено, мое дело самовар, — затянул он старую слащавую песню и двинул куда-то в степь.

Фердинанд решительно направился к мэрии.

Дом стоял двухэтажным. Внизу спали. Наверху сидел неумытый человек лет сорока и мутными глазами обводил мир.

— Ты кто? — спросил он с отвращением.

Мой знакомый представился.

— А на хрен? — поинтересовался неумытый.

— Можно где-то жить? — спросил он совсем безнадежно.

— Это к уряднику, — неопределенно махнул рукой человек.

— А по-другому?

— Щас я тебе соберу Совет Старост, щас, только жди, — зло ощерился неумытый.

— Извините, вы кто?

— Младший подкомиссар, — назвался он. — Я тут один борюсь, остальные, бля, воруют.

— А если я вам денег дам?

— Ну дай, отчего не дать, — обрадовался подкомиссар. — Деньги чистоту любят.

— А комнату найдете?

— В обход закона захотел, да? Захотел, твоя рожа? — заорал он. — Ну дам. Ладно, сказал, не плачь. Кому сказал, сука, не смей плакать!

Подкомиссар взял его за руку и потащил в подсобные помещения. Они спустились на пару этажей ниже, хоть и был домина вроде как двухэтажный. Значит, подвал, догадливо решил Фердинанд. Младший подкомиссар открыл тремя ключами массивную железную дверь. Прошли по коридору. Свернули направо. Прошли двадцать шагов. Свернули налево. Прошли еще какое-то расстояние. Никуда не сворачивали. Пинком неумытый открыл еще одну дверь. Фердинанд понял, что здесь обычно расстреливают.

— Я не буду! — закричал он.

— Что?

— Ничего, — мужественно сказал Фердинанд.

Он уже стал спокоен, он внутренне приготовился принять все, даже смерть, даже то, что, наверное, хуже смерти, если такое есть (должно быть). Он был готов принять и жизнь во всей ее полноте. Он готов был драться с младшим подкомиссаром. И победить. А если проиграть, то нормально, со смехом, без слез и без слов.

— Будешь здесь жить, — лениво сказал подкомиссар и зашагал прочь.

— Спасибо, — ответил Фердинанд.

На следующий день он начал готовить встречу с народом. Он уже понял, как обстояли дела: Совет Старост, урядники и подкомиссары отобрали у населения власть. Они держат массы в темноте и невежестве, а сами отсыпаются в гаремах и гоняют по окрестным полям на птицах-тройках. Поселковую библиотеку сменяли на кусок золота, распилили на семерых и не поделились, — об этом прискорбном случае знали все, включая малых детей. Несправедливо, думал Фердинанд. Надо бороться? Но был он начитан и знающ, и слыхал где-то краем левого уха, чем кончаются революции. Да тем же самым. Мы пойдем другим путем, твердил он заветную фразу, марширую из угла в угол. Целых восемь шагов по диагонали. Не поскупился на жилплощадь младший подкомиссар.

Другой путь был труден, потен, и наверняка через тернии вел в направлении звезд. За очередную взятку Совет Старост согнал ему народец на митинг.

Дело было на площади. За пять банок неместного пива мужики сколотили ему маленькую трибуну из пустых ящиков. Трибуна рассыпалась в прах, но хоть чем-то отличалась от пустого места.

— Друзья, — начал Фердинанд свою лучшую речь. — Я хочу константировать факт, что каждый из вас нуждается в дополнительном образовании.