Иван Аксенов - Готы

Благодатский наступал на листья. Закуривал и представлял себе, как сейчас — стягивает Ева за кустом джинсы, присаживается и струйкой бьет в землю, которая покрывается едва заметной пеной и моментально впитывает в себя жидкость. Чувствовал, как шевелится в штанах член. Мелькала мысль: «Может — прямо здесь?» Не решался: видел неподалеку — мента и праздногуляющих людей, чувствовал легкий холод приближавшейся осенней ночи. Возвращалась: на ходу натягивала и застегивала джинсы. Говорила:

— Здесь рядом — набережная! Пойдем на набережную!..

Смотрел время и соглашался: хотел взглянуть на темную воду Москвы-реки. Брал Евочку за руку и неторопливо шел к дороге.

— Только давай лучше не на набережную, а — на мост, — предлагал.

Не отказывалась: шла молча, рассеянно глядя по сторонам. Казалась совсем пьяной.

Доходили до моста и заходили на маленькую смотровую площадку. Приближались к гранитной ограде, облокачивались и смотрели вниз. Там — мелкой рябью вздрагивала темная вода и переливалась множеством цветов, брошенных в реку отраженными вывесками и стенами магазинов. В мелких сине-красно-черных волнах ровно плыл казавшийся совсем маленьким корабль: белый и со множеством горящих точек окон и иллюминаторов.

— Здорово, — говорил Благодатский: смотрел и чувствовал запах воды, приносимый ветром, который дергал его за длинные волосы: оттягивал их назад.

— Да, это так романтично… — принималась вдруг за прежнюю песню — Евочка. — Мы здесь вдвоем, а под нами течет огромная река, и…

«Блядь, опять начала…» — вздыхал Благодатский и перебивал ее:

— Смотри, фотограф!

Показывал на бородатого мужика, возившегося рядом с ними — со штативом и большим черным фотоаппаратом: крутил объектив и ножки штатива.

— Давай спросим — чего он фотографирует! — предлагала Ева и подходила к фотографу.

— Давай — не надо, — отвечал ей вслед Благодатский, но видел — что поздно, и шел следом.

Спрашивала у мужика: он отвечал неопределенно, широко поводил рукой в воздухе. Взглядывал на Благодатского и говорил вдруг:

— Парень, а давай я — тебя сфотографирую! Тут, на фоне реки! Хочешь?

— Хочу, — с радостью соглашался Благодатский.

— А я, а меня, — потерянно спрашивала Евочка. — А как же — я?

— Не, тебя — в другой раз! — улыбался сквозь бороду фотограф и показывал — куда и как встать.

— Если ты будешь фотографироваться с этим противным мужиком, я — уйду! — злобно говорила вдруг Благодатскому. — Уйду, правда!

— Как хочешь, — отвечал не менее злой Благодатский, порядком уставший уже за вечер от романтики и капризов. — Хочешь — уходи. Можешь записать мой телефон, если хочешь…

Но она не хотела: вдруг резко разворачивалась и уходила, не сказав больше ни слова.

— Проблемы с подружкой? — спрашивал внимательно наблюдавший за сценой фотограф.

— Никаких проблем, — улыбался в ответ Благодатский. — Я готов, можете приступать!

И долго он, довольный, позировал на фоне темной Москвы-реки и осеннего неба — незнакомому фотографу, сделавшему в тот вечер большое количество удачных снимков. Про Евочку даже и не вспоминал.

Относительно спокойно провожал еще несколько дней, а после — снова впадал в тревогу, снова мучался неудовлетворенными желаниями. Все чаще отправлялся мастурбировать в туалетную кабинку: не два раза в день, утром и вечером перед сном, как прежде, но — иногда и днем, когда вдруг ни с того ни с сего подымался за чтением или просто так — член. Снова ходил вечерами к тому дому, где разбивал окно, которое давно уже застеклили, но теперь уже ничего не предпринимал: просто смотрел в окна и думал невесёлое. Наблюдал, как все сильнее покрывался город осенью: желтел листьями, пачкался грязью и плакал дождями. Заканчивался светлый сентябрь и близился октябрь: долгий, тяжелый и грустный.

Одним днем — отправлялся в институт: учиться. Дорогой встречал возле фонтана на Пушкинской — знакомых из института. Звали к себе: пить. Подходил, говорил:

— Только я — не долго. Учиться пойду.

— Пойдешь, пойдешь! — радовались увидевшие Благодатского. — Наливай ему, больше наливай!

Через полчаса желание посещать институт полностью исчезало: заменялось другим желанием, знакомым и тяжелым. Выключался из общего разговора: взбирался на спинку лавочки с пластмассовым стаканом в одной руке и с сигаретой — в другой. По обыкновению, погружался в мысли и воспоминания: вспоминал последнюю прогулку к дому: долго стоял он тогда в нерешительности возле подъезда, курил. Потом — вжимал трехцифровую комбинацию кнопок кодового замка, приотворял тяжелую дверь и останавливался на входе. Оставалось только — подняться на третий этаж и позвонить в дверь. Вдруг — слышал шаги: спускался кто-то подъездной лестницей. Пугался неизвестно чего, отступал назад. Закрывал дверь, оглядывался по сторонам и забегал за угол дома. Стоял там и — уже не решался вернуться обратно к подъезду. Обходил вокруг дома и отправлялся обратно в общежитие.

«Когда все это кончится…» — ныл про себя Благодатский. — «Я писать хочу, а мысли все целыми днями — о пизде. Что же такое-то, блядь…» Вспоминал вдруг — про Белку, которая жила где-то здесь: неподалеку. Вытаскивал из кармана телефон, находил ее номер. Звонил.

— Ой, привет! — здоровалась Белка. — А я уже сама хотела тебе звонить…

Начинала рассказывать про то, как ходила в институт, чтобы спросить номер телефона Благодатского — у старшекурсницы. «На хуя?» — мелькало у него в голове. — «Не могла ей просто позвонить и спросить? Лукавит…» Вслух говорил:

— Свободен я, если тебе еще — нужно…

— Нужно, конечно нужно! Приходи скорее, — объясняла, как добраться до ее дома.

Расставался не прощаясь со знакомыми: оставлял их возле фонтана, а сам — шел тянувшейся вдоль Тверского бульвара улицей: отыскивал многоэтажку, в которой проживала Белка.

Находил. Жал кнопку домофона, сообщал:

— Я — здесь.

Пищала, открываясь, подъездная дверь: заходил, поднимался лифтом. Встречала в дверях, говорила:

— Заходи скорее, а то у меня — собака, может выбежать. Потом — не поймаешь…

Заходил, разувался. Видел на ковре просторного коридора: здоровенного породистого пса — серого и с темными пятнами. Спрашивал:

— Не укусит?

— Укусит, — отвечала Белка. — Если я скажу — укусит. А так — не бойся, только руку может облизать…

С удивлением смотрел Благодатский на искорки, мелькнувшие в уголках ее маленьких злых глаз за словом «укусит». Проходил на кухню, присаживался к столу. Закуривал сигарету и просил чаю. Подогревала и разливала чай, рассказывала о том, в чем требовалась помощь.

— Задали в институте такой текст написать: с доказательством чего-нибудь неправильного. Ну вроде того — что стол: это на самом деле не стол, а холодильник…