Иван Аксенов - Готы

— А как же, а как же! Давно купила!.. — отвечала Белка.

«Экая предусмотрительная: ничего не знает, пойти не с кем, а билет — купила! Ну-ну…» — думал Благодатский и выключал телефон.

Следующим днем, пораньше, начинали с Неумержицким — потреблять алкоголь, чтобы привести себя в достойный вид до начала концерта: жалели денег на дорогие клубные напитки. Покупали и распивали бутылку коньяка, заедали — приготовленной на скорую руку пищей.

— Поедем сегодня ночевать — к знакомой, которая с нами вчера напросилась, — рассказывал Неумержицкому. — Она собою — не фонтан, зато развратная. Правда, не очень понятная: я раз у неё был, хотел выебать — так она странно так себя повела, что потом — решил не звонить даже. Ждал, чтобы сама позвонила. Ну вот и позвонила, теперь вписка есть реальная…

— Нравится мне — как ты девок развратными определяешь: достаточно, кажется, губы поярче закрасить — и уже: развратная. А вообще — это хорошо, не нужно будет к моей — через весь город ночью тащиться… — опрокидывал рюмку коньяка Неумержицкий.

— Ну да, а до неё там от Бауманской — рукой подать… Моментом доберемся. Только ты, Неумержидский, обещай мне вести себя — хорошо, тихо и не выебываться.

— Да что я, много выебываюсь, что ли? — возмущался.

— Не много. Но иногда — случается. От этой девки — еще не известно, чего следует ждать. А мне сильно хочется ее выебать, очень сильно, понимаешь?

— Да на здоровье, на здоровье… Пусть все будет так, как ты захочешь, рыцарь. Только ты по крайней мере бухать мне не препятствуй, ладно?..

Приезжали на станцию метро «Бауманская», встречались с Белкой. Почти высокая, в серой шубе и сапогах на длинном каблуке с пришпиленными побоку — тонкими металлическими розами, стояла она, прислонившись к метрополитенному столбу: ждала. Здоровалась с подошедшими:

— Привет, привет! — и знакомилась с Неумержицким.

Поднимаясь эскалатором на улицу, он — тихо спрашивал Благодатского:

— А отчего — у нее такая фигура странная? Даже под шубой заметно…

— Спортом перезанималась. Да ладно, важно что ли: не детей же с нею заводить… — отмахивался. — Ты на лицо ее хорошо посмотрел?

— Думаю — должна отлично брать в рот, — со знанием дела кивал и оценивал Неумержицкий. — На этот раз если ты и преувеличил развратность, то — не намного…

Выходили на улицу и темным предноябрьским вечером шли дворами к недалекому клубу, в котором скорым временем начиналась Халлоуин готик-парти. Дорогой — разговаривали и смеялись, покупали себе и Белке спиртные напитки. Курили.

— Я вот — прошлым годом на Халлоуин ходил в другой клуб: охуенно круто было! — хвастал Неумержицкий. — Группа приезжала: заебательская, и я так нажрался — просто пиздец!.. Там пацан был, представляете, в костюме — а-ля маркиз де Сад, и девка с ним: так они во время концерта в сторону к стенке отошли, платье ей сверху приспустили и этот — давай ее плетью хуячить!

— Что, взаправду, взаправду? — делала большими глаза — Белка.

— Да нет, конечно же: изображали просто. Народ кругом столпился, готы такие мрачные, и смотрели как он орудует…

— Пацан-то этот небось — тощий был и на гардеробщика похожий! — ржал Благодатский.

— Ни хуя! Ни хуя! Откормленный, здоровый, и рожа толстая, и парик — все как надо. А какой в том клубе мерзкий гардеробщик, так бы и уебал ему: если б мог!

— Де Сад толстым стал только когда его под конец жизни из тюрьмы выпустили… — говорил Благодатский.

— А откуда ты знаешь? — спрашивала Белка.

Удивленно взглядывал на нее и ничего не отвечал: шел молча, курил и смотрел в стороны: на редкие деревья, качавшие ветвями и швырявшие в осеннюю грязь жухлыми листьями.

Подходили к дверям клуба и видели толпу запускаемых во внутренности порциями готов: черные, пьяные, с боевой угольной раскраской на бледных лицах, стояли они и трясли длинными волосами и серебряными украшениями — ждали своей очереди. Беседовали и допивали недопитое.

Пристраивались к готам: так, чтобы оказаться максимально близко к дверям. Рассматривали странные виды окружавших, вырядившихся в честь большого одноразового праздника — кто во что горазд.

— Не, ты только посмотри! — пихал Благодатский Неумержицкого в бок и показывал ему девку, лицо которой казалось покрытым растрескавшейся штукатуркой, поверх которой виднелись многие сережки и гвоздики пирсинга: находились везде: в губах, носу, щеках, бровях, подбородке. — Она и так — страшна, как смертный грех, а еще и — замазалась чем-то и висюлек навтыкала! Кто же ее такую ебать-то станет?

— Ну, зря ты так… — осаживал товарища Неумержицкий. — Это же — эксклюзив, такой девки днем с огнем нигде не сыщешь: для любителей экзотики, уставших от повседневной банальности — самое то!

Ржали. Белка недоумевала, глядя на них. Спрашивала:

— Вы что, всегда так — девушек обсуждаете?

— Нет, не всегда, — отвечали. — Просто — мы пришли сюда развлекаться, вот и развлекаемся! И тебе советуем — то же…

Через некоторое время с тремя готами — протискивались вперед и заходили в клуб. Отдавали на разрывание красные полоски билетов, сдавали в гардероб верхнюю одежду. Белка оказывалась в черном до колен платье с серебристой надписью поперек груди. Благодатский и Неумержицкий — в черных рубашках и брюках.

Прочие кругом тоже были черным-черны, бледны, грустны, задумчивы и погружены в себя: при этом умудрялись смеяться и развлекаться, шутить, пить и общаться с себе подобными.

Проходили к сцене, на которой приготовлялась к выступлению и начинала его — первая группа.

— Эти, что ли — хохлы? — спрашивал Неумержицкий, разглядывая вокалиста: высокий, в белой рубашке, с густо набеленным лицом и длинным носом, держался он за микрофон — словно боясь упасть, и настырно улыбался скапливавшимся возле сцены готам.

— Хуй знает, — пожимал плечами Благодатский, повышая голос — чтобы не быть заглушенным звонкими звуками настраиваемых инструментов. — Нерусское что-то в этом пацане точно есть, может и хохол. Хотя хохла или белоруса от русского — не отличишь ни хуя, похожи, как две капли перцовки. Вот хача или жида — сразу видно, а этих — нет.

— Евреев тоже далеко не всегда видно… — качал головой Неумержицкий.

— Я их — за километр чувствую, — мрачно выговаривал. — Они когда рядом — у меня настроение падает и голова начинает побаливать…

— А у меня мама — из Греции, — вставляла вдруг Белка. — А это кто — мальчик или девочка? — показывала пальцем на басиста, выряженного в женскую кружевную кофточку черного бархата.

— Это мальчик, просто пидор, — объясняли. — Среди готов — много пидоров.

— Фу, пидоры! — кривила губы, сгибала руки в локтях и чуть помахивала ими в стороны. — Терпеть не могу пидоров… Я выпить хочу, вот!