Огюстен Берроуз - Бегом с ножницами

— Вовсе нет, — возражал я. — Она просто снова сходит с ума.

— Не занудствуй, — зевала Дороти, подавая матери коробку из-под туфель, наполненную фильтрами. — Она — человек искусства. А если тебе нужна посудомойка и кухарка, то поищи себе другую мать.

Да, мне действительно была нужна посудомойка и кухарка. И если бы я знал место, где водятся такие матери, то рванул бы туда немедленно.

Дороти опекала маму, как верная сторожевая собака, которая к тому же умеет готовить еду.

— Дороти, я умираю от жажды, — могла воззвать моя матушка из полулежачего положения, которое приняла на диване. Она обмахивалась экземпляром своей первой и единственной опубликованной книги.

Через минуту Дороти появлялась, держа в руке высокий стакан холодного чая со льдом, на дно которого она поставила маленькую пластиковую козу.

Мать в неге, с закрытыми глазами потягивала чай — пока с ней не случался приступ кашля. Она выплевывала в руку пластиковую козу.

— Что это такое? — возмущенно вопрошала она.

И обе начинали безудержно смеяться.

Непредсказуемая натура Дороти как нельзя лучше соответствовала ненадежной биохимии маминого мозга. Девушка оказалась не просто забавной. Она успешно выполняла роль буфера между мной и мамой. Мне уже не нужно было следить, что с матерью — эту миссию взяла на себя Дороти. А материна крыша отъезжала на отдых, Дороти радостно отправлялась следом.

Из одной из таких поездок они привезли мне подарочек.

Его звали Цезарь Мендоза, а выглядел он в точности как карикатурный дровосек. Руки его были толсты, как сучья, голова казалась квадратной, словно наковальня. Мать встретила его в лечебнице, куда поместил ее доктор Финч.

— Не поеду я ни в какую лечебницу! — бушевала мать, и глаза ее горели так, словно кто-то зажег в них по целому коробку спичек.

— Только для наблюдения, — спокойно убеждал доктор Финч.

— Не буду я наблюдаться! — вопила мать, так налегая мощным телом на дверь, что та хлопала прямо в лицо доктора.

— Дейрдре, вам необходимо туда ехать, — настаивал он уже из-за двери. — Лучше отправляйтесь сейчас же, по доброй воле, иначе я вызову полицию.

В конце концов мать смирилась. Она позволила отвезти себя в соответствующее заведение в Бретглборо, штат Вермонт.

Вернулась она оттуда все еще слегка не в себе и с дровосеком ростом под метр девяносто. По-английски он говорил плоховато.

— Я люблю твою мать, — сообщил он, увидев меня. — Я буду твой новый отец.

Пораженный таким оборотом событий, я опустился на диван. Маменька не только не выздоровела в лечебнице, а, наоборот, еще сильнее задвинулась.

— Где здесь ванная? — спросил он, шлепая по дому и заглядывая под двери.

— В конце коридора, — показал я.

Дровосек вернулся, благоухая мамиными новыми духами.

— Нравится? — поинтересовался он, протягивая комне толстую руку. -— Я хорошо пахну, правда?

Дороти прижималась к матери, зажигала ей сигареты и держала их между затяжками. Она объяснила мне ситуацию следующим образом:

— Твоя мама уверена, что их свел Бог. Отныне Цезарь станет частью нашей жизни.

Она повернулась к матери и восхищенно взглянула на ее профиль — с таким выражением, будто мать минуту назад объявила, что у нее рак и она собирается всеми доступными средствами бороться за жизнь.

Я взглянул на дровосека: он нюхал надушенную руку и улыбался, а другой рукой слегка потирал бугор в штанах.

— Что ты знаешь об этом человеке? — поинтересовался я.

— Немногое, — ответила Дороти. — Он женат, имеет двоих детей, и его разыскивает полиция.

Цезарь улыбнулся мне, показав белейшие, совершенно безупречные зубы — я не думал, что у психов такие бывают.

— Хорошие зубы, — похвалил я.

— Тебе нравятся? — поинтересовался он и вытащил их изо рта.

Я вздрогнул.

Мама первый день вышла из больницы и чувствовала себя совсем слабой. Ей было трудно даже стоять самостоятельно, не опираясь ни на стену, ни на Дороти. Лекарства замедлили все ее движения, сделав их неуклюжими.

— Я иду спать. Дороти, пойдем со мной. — Она облизала сухие, потрескавшиеся губы. — Во рту совсем пересохло.

Потом повернулась ко мне:

— Увидимся утром.

Так я остался наедине со своим новым папой.

— Твоя мама говорит, ты голубой, — заявил он, усаживаясь на диван.

Я отодвинулся от него подальше.

— Да.

Он вытянул руки на спинке дивана.

— Не думаю, что ты голубой. Думаю, в твоей жизни нет мужчины. Тебе нужен отец. Хороший, сильный отец. Я буду твой отец. Ты будешь мой сын. Глаза у него блестели так же странно, как у матери, словно они оба ходили к одному окулисту, и он прописал им одинаковые контактные линзы.

— Хм, — ответил я.

Он опустил руки и хлопнул себя по коленкам.

— А теперь принеси отцу выпить. Пиво есть?

Я ответил, что пива мы не держим, но я могу принести стакан водопроводной воды или старой пепси, если она еще осталась в холодильнике. Он сказал, что ничего не надо, высыпал в рот целую пригоршню таблеток и проглотил их просто так, не запивая.

Хотя официально я жил у Финчей, некоторые ночи все-таки проводил в Амхерсте, в квартире матери. Иногда мы ночевали там вместе с Букменом, а иногда я один, на диване. Я сказал себе, что похож на знаменитость, проживающую сразу в двух странах, и поэтому могу переме-щаться между Амхерстом и Нортхэмптоном по настроению. Одно я чувствовал определенно: ни одно из этих мест не стало мне домом. Когда обстановка у Финчей совсем уж переходила все грани разумного, я отправлялся в Амхерст. Когда видел, что ни мама, ни Дороти не могут больше меня терпеть, возвращался в Нортхэмптон. Обычно в Амхерсте удавалось задержаться не больше, чем на одну ночь. Одну ночь каждые несколько недель.

Сразу после полуночи я проснулся, увидев во сне, что к моей заднице прижимается твердый член. Оказалось, что твердый член прижимался к моей заднице не во сне, а на самом деле.

— Какого хера ты ко мне лезешь? — заорал я, отпихивая его.

Цезарь оказался совершенно голым, даже без зубов.

— Хочу попробовать, — прошамкал он. — Я тебя люблю, новый сын.

— Отвали от меня, — приказал я.

Я выпроводил его из гостиной и снова улегся на диван. У меня уже тогда была хорошо развита защитная реакция, поэтому я сказал себе: «Ничего страшного не произошло, ничего не было». Я услышал, как он шагает по лестнице, чтобы найти Дейрдре и Дороти, и решил, что он в конце концов оставил меня в покое.

В течение ночи мать несколько раз спускалась вниз и проходила по гостиной в кухню. Она была очень потной и казалась чрезвычайно занятой. Уж не знаю, что она там делала в спальне, однако понятно, что не спала. Когда я поинтересовался, что происходит, мать, почти задыхаясь, ответила: