Гаетан Суси - Лоскутный мандарин

— Да, правда! Давайте, споем и спляшем, чтобы поблагодарить этого милого мальчика, — воскликнул один бездомный с явным славянским акцентом, только что получивший два доллара. Он подбросил в воздух овчинную шапку-ушанку и пошел отплясывать русский танец. К нему присоединились несколько бывших соотечественников — они пели, плясали, притопывая каблуками, и бросали в воздух шапки. Скоро все бездомные выделывали что кому не лень. Кто-то под зонтиком томно танцевал танго; кто-то просто пустился бегать кругами, постукивая себя по ягодицам, чтобы изобразить галоп; какой-то старик, маршируя на месте, хлопал себя руками по лысой голове; калека раскачивался на костылях, и так далее. Ксавье тем временем как-то странно двигал одновременно торсом и ягодицами, прижав локти к бокам, пытаясь танцевать, как четырехлетний ребенок. К нему подошла убеленная сединами бабушка, потрепала по плечу дрожащей рукой и запечатлела у него на щеке звонкий поцелуй — и все разом захлопали в ладоши. Покинув строительную площадку, к ним подошли «домохозяйки», и один рабочий, окликнув Ксавье, сказал, что он не имеет право делать то, что делает.

Вскоре, естественно, появились и конные полицейские в сопровождении «черных воронов» с надрывающимися сиренами. Бездомные поспешили спрятать полученные банкноты. Ксавье закрыл Страпитчакуду в ларце и присоединился к бездомным. Он говорил им, как он их любит, расточал направо и налево комплименты, благодарил. Что же касается полицейских, они бесцеремонно рассеивали толпу под предлогом того, что представления под открытым небом запрещены и сегодня Национальная Минута Сильных Ощущений, чтобы выжить в Соединенных Штатах Америки, не предусмотрена! «Черные вороны» сновали вокруг строительной площадки, как индейцы апачи, вой их сирен нагонял на людей страх. Они стали разбегаться куда глаза глядят, и скоро на стройплощадке не осталось никого кроме Ксавье. Ему было сказано отправляться домой и носа оттуда не высовывать. Гордый своим подвигом, подручный одарил полицейских ангельской улыбкой, но его внутренний голос говорил им всем, чтоб они проваливали куда подальше.

Теперь ему осталось сделать последнее дело, чтобы исполнить всю намеченную на день программу. Он вернулся в свой район и пошел в полицейский участок. Что могло случиться с телом его подруги Пегги Сью, вы не знаете случайно, господин полицейский, очень красивой молодой женщины, волосы которой так хорошо пахли, которая сгорела около моей двери в прошлом месяце, а, господин полицейский? Они хотели узнать, зачем ему это нужно, и Ксавье пришлось объяснять им все с начала до конца и с конца до начала, рассказать об их дружбе, и все такое, о том, что его связывало, с подругой, и т. д. Потом им захотелось узнать, что у него в ларце, они смотрели на Страпитчакуду, которая, как оказалось, была самой лягушачьей из всех лягушек в обычном смысле этого слова, и это было очень хорошо, потому что объяснения его могли бы очень сильно осложнить дело, если бы квакша продемонстрировала им все свои блистательные таланты и способности, и в итоге они сказали ему, что хозяйка салона красоты, где работала Пегги, когда еще была жива, оплатила могилу для молодой женщины, а также надгробную плиту с выгравированным на ней именем, что пришлось как нельзя более кстати, потому что в противном случае ее останки закопали бы в могиле для нищих. Потом они написали подмастерью название кладбища и объяснили, где там находится ее могила. Ксавье зашел в ближайший цветочный магазин. Тот же прилипчивый взгляд молоденькой продавщицы с голубиной грудкой и т. д. Он внимательно и придирчиво осмотрел каждый букет, как шляпу, которую покупал с Пегги. Извинился за то, что так долго выбирает, но цветочница ласково его заверила, что он может продолжать выбирать сколько ему угодно. В конце концов он сделал выбор. Осталось только определить количество. Ксавье подумал несколько минут, взвешивая все «за» и «против». Потом глубоко вздохнул — он вовсе не собирался подчиняться зову сердца и на ветер выбрасывать деньги, независимо от суммы, решив ограничиться только самым необходимым, — и распорядился доставить на могилу своей подруги шестьдесят три дюжины диких гвоздик.

Жена готовит ему завтрак. Она утирает фартуком слезы. Вот уже третий день муж ее не выходит на работу на строительную площадку. Она считает, что у него снова начался сдвиг по фазе. На него наваждение какое-то нашло, и спасти его от этого под силу разве волшебнику. Ее мужу приснилось, что подручный по имени Ксавье просит его о помощи. Вот и все. Но с тех пор Леопольд упирается так, что его с места не сдвинешь. Он сидит за столом и, пока она готовит ему завтрак, думает о том, отчего ей кажется, что он свихнулся. Он размышляет над тем, почему женщины всегда считают, что у их мужей шарики начинают заходить за ролики именно тогда, когда они только начинают все видеть так, как оно и есть на самом деле. Шестьдесят лет подряд он только тем и занимается, что с горечью борется с препятствиями, которые жизнь ставит на его пути, чтобы в итоге умереть. Жизнь бесцельна.

Леопольд встает, берет свой бутерброд, сует его в карман штанов. Как только он выходит, жена бежит со всех ног к старшей дочери, а та уже ждет ее у черного хода. Они там сидят в машине с зятем, он поведет машину. Ида к ним подсаживается. Зять заводит машину. Они весь день собираются следить за Леопольдом. Дочь спрашивает Иду:

— Он вчера работал над книгой?

После небольшой паузы Ида кивает. Вот уже несколько лет Леопольд каждый вечер запирается на кухне и при свете настольной лампы нежно поглаживает книги и стопки страниц, исписанные неразборчивыми каракулями. У него их набралось уже много сотен. Название (предварительное) книги: «Строить или разрубтать? Размышления на закате моей долгой жизни». Все домашние, включая полдюжины жильцов, уважительно относятся к его работе. Разрушители, которые с ним работают, с нетерпением ждут выхода в свет книги, в которой найдут отражение его серьезные размышления. Но с тех пор, как Леопольду приснился этот сон, он перестал работать над книгой, больше он уже не уединяется на кухне. Он сидит в своем кресле-качалке около окна, поджав губы. Смотрит прямо перед собой, посасывает трубочку. Иногда он что-то бурчит, но никто не понимает, ни что именно старик произносит, ни к кому он обращается.

Ида пытается убедить себя в том, что на него нашла очередная блажь и это скоро пройдет. Нелепые причуды Леопольда не редкость. Вспомнить хотя бы то мистическое наваждение, что нашло на него лет двадцать назад, когда он едва не тронулся умом из-за Богоматери. Он посвятил ревностному служению Деве Марии три месяца, на протяжении которых своевольничал так, что вспомнить страшно. Все стены в меблированных комнатах завесил ее изображениями. Пройти было нельзя, чтоб не задеть одну из статуэток Божьей Матери. Повсюду висели четки, как сосиски в магазине португальских деликатесов. Леопольд даже вбил себе в голову, что икона с образом Девы Марии, найденная им в развалинах одной снесенной хибары, каждую пятницу около трех часов пополудни мироточит. Он ходил по соседним улицам, всем показывал чудотворную икону и призывал грешных покаяться. Ему даже взбрело в голову встретиться с епископом, чтоб дать тому святую реликвию на обследование. Епископ с недоверием отнесся к его словам, и на Пески его вразумление подействовало как ушат холодной воды. Вечером того же дня он выкинул все «церковные цацки» и сказал, что это — предрассудки и суеверия. Ида, которая, конечно, была верующей и в разумных пределах исполняла предписанные Церковью правила, почувствовала большое облегчение.