Тибор Фишер - Классно быть Богом (Good to Be God)

Как бы там ни было, я обращаюсь к нему:

– Может, не стоит спускать собаку с поводка?

Я улыбаюсь. Всегда улыбайся.

– А вам что за дело до моей собаки? – огрызается этот мужик. И сразу понятно, что это за человек. Надутый, самовлюбленный болван с гипертрофированным самомнением. Зацикленный на осознании собственной важности. Бюрократ. Ввиду отсутствия каких бы то ни было талантов он не смог стать банкиром или коммерсантом, но, в общем, неплохо устроился на “теплом местечке” и выполняет работу, где не важны результаты, а важен процесс, но при этом он хорошо зарабатывает и может позволить себе хорошо отдохнуть. Может быть, он консультант по лекарственным средствам или какой-нибудь правозащитник. В общем, кто-то, кто может бить себя в грудь и кричать, что он не является частью системы, но при этом он обеспечит себе очень даже безбедное существование.

У него дома есть несколько дисков с музыкой конголезского пальцевого пианино. Исключительно для того, чтобы показать всем знакомым, что он – человек широкого кругозора и открыт для восприятия других (как правило, второстепенных) культур. Он любит долго и нудно порассуждать о загрязнении окружающей среды, о преступлениях правительства, о многонациональных компаниях, о тяжелых условиях труда на полулегальных предприятиях в странах Азии, о борьбе с малярией, но при этом он курит и позволяет своей собаке гадить в чужом дворе, на чужой подъездной дорожке. Удивительно, как быстро в душе разгорается ненависть.

Собака, явно страдающая ожирением и больная, так что прыгать она не может, пытается наброситься на мою ногу и лает со всей бешеной злобой, на какую способна.

– Что с тобой, маленький? – Мужик обращается к своей собаке, словно к маленькому ребенку: сюсюкая чуть ли не нараспев. Это общее свойство всех хозяев собак-психопатов. Они никогда не извиняются. Никогда.

– Если… – Я все же хочу поднять тему собачьего дерьма на чужих подъездных дорожках, но тут собака меня кусает. Не то чтобы сильно, но все равно больно. Я смотрю на хозяина, жду извинений. Смотрю и жду. Жду и смотрю. Он подносит сигарету к губам и делает очередную затяжку.

– Ваша собака меня укусила.

– Нет, не укусила.

Он мог бы сказать это так, чтобы сразу же стало понятно, что он нагло врет и просто снимает с себя всю ответственность за поступки своей собаки. На случай, если мои адвокаты – как минимум, двое – затаились в ближайших кустах. Но нет. Хотя его дурная собака укусила меня у него на глазах, как говорится, среди бела дня, он искренне в это не верит. И он возмущен до глубины души, что кто-то возводит напраслину на его славного, милого песика.

Я так зол, что не могу даже нормально ударить. Бью его кулаком по лицу, а это неправильно. Потому что удар получается слабым, а я обжигаю костяшки пальцев о горящую сигарету. Но я должен был дать ему в репу. После того, как собака этого дятла нагадила у меня во дворе, потом набросилась на меня и укусила, а он сам заявил, что я лжец, просто тихо уйти – это было бы преступлением.

И вот что поразительно: судя по удивленному взгляду хозяина собаки, он никак не ожидал получить от меня по морде. И хотя я ударил его в состоянии аффекта, при этом какая-то часть моего сознания буквально за долю секунды просчитала все варианты и выдала результат: я ничем не рискую, если ударю этого человека.

И действительно, он не пытается дать мне сдачи. Он вообще “притухает”, а его собака отходит на безопасное расстояние, поджав куцый хвост.

Я сажусь в машину и еду в церковь. Я по-прежнему взбешен, так что даже не замечаю, что проезжаю на красный свет. Меня страшно бесит, что мне приходится жить на одной планете с такими придурками. Меня бесит, что я не могу ничего изменить. Если бы я не ударил его, я бы злился на себя за то, что не врезал ему по морде. Но вот я врезал ему по морде, и все равно злюсь на себя.

Конечно, если бы я не ударил его, я бы злился гораздо больше. Но теперь этот дятел будет рассказывать всем и каждому, кто готов слушать, что он тихо-мирно выгуливал своего песика, и тут на него вдруг набросился какой-то псих (то есть, я) и избил до полусмерти, и куда катится мир, если человек не может спокойно пойти погулять с собакой?! И ведь все будут ему сочувствовать! При одной только мысли об этом я впадаю в неистовство, и мне хочется вернуться и дать ему в репу еще раз.

Кипя праведным гневом, пытаюсь прослушать запись на ручке, которая диктофон. На этот раз мне удалось записать кое-что поинтереснее. Иерофант сообщает кому-то, что собирается съездить в Род-Айленд. Потом, уже в следующем разговоре, он рассуждает об инвестициях в рыбную ферму. Речь идет о какой-то кобии. Как я понимаю, это морская рыба, которую очень легко разводить, поскольку она неприхотлива и нуждается лишь в регулярном кормлении и просторном бассейне с теплой водой. Я как раз пытаюсь придумать, как бы половчее ввернуть в разговор эти сведения – в непринужденной манере всевидящего и всеведущего богоподобного существа, – и тут в кабинет входит иерофант.

– Доброе утро, Тиндейл. Может быть, мне нужно будет уехать на пару дней. В Род-Айленд.

Два часа напряженного прослушивания – коту под хвост.

Я вспоминаю статью из одной местной газеты, где было написано, что иерофант родился в Род-Айленде, и решаю использовать информацию по назначению.

– Хочешь вернуться к истокам, Джин? В тебе есть что-то такое… что-то от уроженца Род-Айленда.

– Это вряд ли. Я вообще-то из Кливленда.

Не верьте тому, что пишут в газетах. Делаю глубокий вдох, отпиваю кофе.

Ладно, попробуем подойти с другой стороны.

– Джин, слушай, мне сегодня приснился сон про тебя и про рыбу. Ты был как Иисус и накормил тысячи людей одной рыбой. И все насытились. А ты при этом разбогател. Мне даже приснилось название рыбы. Такое смешное название… то ли корпия, то ли копия, то ли кобия… как-то так.

Иерофант вздыхает. Снимает очки, протирает их.

– Я знал, что так все и будет. Но так всегда и бывает. Тиндейл, сынок, в Майами такого добра – выше крыши, но ты лучше в это не лезь, хорошо? И не пытайся исправить мир. Все равно у тебя ничего не получится. Даже будь ты пришельцем с другой планеты.

– Нет, я…

– Не говори ничего, Тиндейл. Я все понимаю, правда. Мы все – слабые люди. Мы все грешим. Давай лучше помолимся.

Мне приходится выслушать длинную проповедь о наркотиках, после чего мы с иерофантом идем на кухню – делать сандвичи для бездомных. Когда мы складируем сандвичи в машину, на другой стороне улицы затевается шумная ссора. Два черных парня, одна черная женщина. Страсти явно накаляются. Один из парней бьет женщину по лицу. Не кулаком, а ладонью. Но, судя по звуку, удар получается очень неслабый.