Юрий Рытхеу - Время таяния снегов

— А вы заметили, что уха тройная? — торжественно спросил Саша.

— Конечно, — поспешил ответить Кайон. — Какая она еще может быть?

— Тройная уха делается так, — продолжал Саша. — Сначала варится как обыкновенная, простая уха. Затем рыба выбрасывается и кладется свежая, в тот же навар. И так до трех раз.

— А можно больше? — спросил Кайон, облизывая ложку.

— Можно, — ответил Саша.

— Интересно, какой степени будет уха со всего нашего улова? — сказал Кайон и вопросительно посмотрел на Сашу.

Тот растерянно взглянул на Ринтына и виновато спросил:

— Разве я плохо сделал?

— Все хорошо, не волнуйся, — успокоил его Ринтын, — просто как-то неловко выбрасывать варево на землю.

— Мне рассказывали, что настоящие рыбаки только так и делают, — развел руками Саша.

— Нашел кому верить! — воскликнул Кайон. — Во всех рассказах о русских рыбаках, которые ловят рыбу удочками, утверждается, что они самые большие выдумщики и врали.

— Ладно, — прервал спор Ринтын. — Не будем терять времени, надо вытащить первую сеть, уже пора ее проверять.

Саша побежал отвязывать веревку. Ринтын и Кайон впряглись и потянули тяжелую двадцатиметровую сеть. Чем тяжелее было тащить, тем радостнее было на душе: значит, много рыбы запуталось в ее ячейках.

— То-гок! То-о-гок! — помогали себе криками ребята.

Вот первые метры сети на берегу. Крупная кета, блестя на солнце чешуей, бьется, разбрызгивая воду. За ней тянется вторая, третья.

— Хороший улов! — радостно кричит Саша. — То-о-о-гок!

Днем на рыбалку приходили девчата, разделывали улов. А с самого утра являлся Игорь Михайлович.

— Существенной пользы он, конечно, не приносит, — говорил Кайон, — но его рассказы по истории очень интересны.

И действительно, Игорь Михайлович, пока варилась уха и в собственном соку шипели нанизанные на палочки кетовые брюшки, предавался воспоминаниям из русской истории. Но когда ребята обращались к нему с просьбой рассказать, что-нибудь из его военной жизни, Игорь Михайлович мрачнел, хмурился и говорил потускневшим голосом:

— Да ничего там интересного не было. Не дай бог вам воевать!

Услышав эти слова впервые, Кайон обиделся и сказал ребятам:

— Считает нас неспособными к военным делам. Подумаешь — сам повоевал, а другим нельзя!

Саша робко вступался за учителя:

— Нет, ребята, он прав. Война только издали кажется привлекательной. Вот в Ленинграде…

— Слышали, — перебивал его Кайон. — Я не говорю о блокаде, а о настоящем бое, когда идет рукопашная схватка или ждешь с замиранием сердца приближения вражеского танка, чтобы кинуть в него гранату.

— У тебя представление о войне только по кинокартинам, — отмахивался от него Саша, и глаза у него становились грустными.

Ребятам нравилось на рыбалке. В палатке понемногу копились книги, которые приносил Ринтын из библиотеки. Пришлось даже сделать небольшую полочку. День за работой проходил незаметно. Надо было перерабатывать весь улов, а рыба ловилась не только ночью, но и днем. Самое трудное заключалось в том, чтобы вытащить носилки с рыбой на крутой склон, где были вырыты ямы для собачьего корма. Сложенная в них рыба кисла, а такую собаки особенно охотно ели зимой.

К осени погода ухудшилась. Все чаще налетал ветер, и спокойная гладь Въэнского лимана покрывалась рябью волн. Ринтын с беспокойством наблюдал за пляшущими на волнах поплавками, опасаясь, что веревка запутается в блоке и тогда придется бежать за лодкой на промысловый участок колхоза.

В этот вечер поднялась настоящая буря. Низкие рваные тучи неслись над лиманом, роняя на землю редкие, но крупные капли. Никому не хотелось вылезать из теплой палатки, где гудел в печи огонь и дрожало пламя стеариновой свечки. Дежурили на улице по очереди. Ринтын с Сашей лежали на вытертых оленьих шкурах, и Саша по обыкновению рассказывал о Ленинграде.

— Перед войной мы жили на даче под Ленинградом, в деревне Ижоры, недалеко от станции Елизаветино. Когда идешь от станции, путь лежит по лесу. Волков там, правда, никто никогда не встречал, но все же боязно, особенно ночью, а еще хуже в грозу…

— Никогда не видел грозу, — перебил Ринтын, — а вот в книгах о ней много пишут, даже драма есть у Островского "Гроза".

— С непривычки, конечно, страшно. Кажется, что небо раскалывается на куски. Сначала яркий свет, а потом ужасный грохот. Что самое интересное — гремит гром и сверкают молнии, дождя нет, хотя все небо в низких темных тучах. А потом гроза начинает уходить: немного тишины — и начинается проливной дождь. — Саша помолчал и добавил: — Наверное, пора вытаскивать сеть.

Ринтын откинул вход в палатку, и ворвавшийся вихрь задул свечку. На улице выл ветер. На сушилах с глухим стуком билась о перекладину юкола, мелкий песок со склона больно бил в лицо.

— Кайон, где ты-ы-ы? — крикнул в темноту Ринтын.

— Ту-та! — отозвался из темноты Кайон.

Он сидел, скрючившись от холода, у самой воды в брезентовом плаще — единственном на всю бригаду.

— Не могли выбрать другого места для рыбалки, — ворчал он, как всегда. Надо же додуматься выбрать именно кладбище… Ну, потянем, что ли.

Ребята впряглись в мокрую скользкую веревку и уперлись ногами в податливую гальку. Сеть шла непривычно тяжело, удалось сделать лишь несколько шагов.

— Все, — отпуская веревку, сказал Кайон, — блок запутался. Придется шагать за лодкой.

От этих слов на душе у ребят сразу стало холодно. Кому охота плестись пять километров в бурю и дождь!

Ветер хлопал брезентом палатки, видимо, сорвалась прижатая камнем пола, и по-прежнему глухо постукивала юкола. Всем было ясно, что оставить так сеть нельзя. Ее может волнами закрутить и порвать.

— Что ж, Ринтын, — сказал Кайон, — потянем с тобой жребий, кому идти.

— А почему вы меня не считаете? — возмутился Саша. — Ведь я тоже член бригады.

— Ничего, в хорошую погоду разберемся, — отмахнулся от него Кайон, — ты сейчас лучше помалкивай.

— Нет, уж на этот раз я не позволю! — продолжал шуметь Саша. — Что это за дискриминация?

— Что это за слово ты загнул? — заинтересовался, как всегда, Кайон.

— А то слово, что вы меня, как русского, отстраняете от трудной работы не первый раз!

— Ты это брось, — сердито сказал Кайон, — знаешь такие длинные слова и не понимаешь, что мы бережем твое здоровье. Не забывай, что пережил блокаду. Тоже скажет — дискриминация.

— Но ведь пойти и сказать, чтобы пригнали лодку, совсем не так трудно, — настаивал Саша.

— Ты пойми, Саша, если в такую погоду никто не захочет сюда вести ее, придется самому, — попробовал убедить Сашу Ринтын.

— Не напугаешь, — отрезал Саша, — не хуже вас умею управляться с веслами.