Андрей Бычков - Дипендра

Он не знал, что у моего отца лапа была помощнее, чем даже у некоторых из чемпионов мира, спивающихся там, в кабаке на Нижней Масловке. Пендерецкий купил у отца «Строжайшую машинку» за две тысячи долларов. На картине была изображена обнаженная женщина – фиолетово вздыбленные волоса, безумный, пронзительный, замешанный на белилах взгляд, расставленные колеса-ляжки и – крупно, черными и красными, рельефно фософресцирующими мазками – пизда. В одной из рук-рычагов женщина держала отрубленную мужскую голову, а в другой – окровавленный фаллос. Моя мать никогда не могла простить отцу этой картины. Позировавшая для нее натурщица Клара была известная на Нижней Масловке блядь. У нее были отвислые, жидковатые груди, которые она, однако, не стеснялась показывать. Но разумеется не это привлекало художников. От Клары действительно исходил какой-то нежно засасывающий, завораживающий флюид.

Отец не знал, что я подглядываю за тетей Надей, нашей соседкой по даче. Она подходила в одном халатике к холодильнику, который стоял в общем коридоре, и наклонялась за молоком, а я ложился на пол и, слегка приоткрыв дверь нашей комнаты и наблюдая в узкую щель, как обнажаются ее белые ляжечки, мастурбировал. Но однажды отец застал меня за этим занятием, он случайно вернулся из города и увидел это в окно, которое почти всегда было раскрыто ради его любимого куста сирени. В тот раз отец бесшумно забрался через окно, неожиданно вырастая надо мной, жалким и отвратительным, – я подумал, что сейчас он просто забьет меня насмерть своими громадными желтыми ботинками. Он возвышался надо мной, как бог. Но «бог» не сказал ничего. На следующий день он повез меня в свою мастерскую. Клара курила, развалясь на софе и заложив ногу за ногу. Она была в коротком красном и каком-то скользком платье, проглядывали трусики. Я почему-то подумал, что сейчас они, отец и Клара, лишат меня чего-то глубокого, чего-то священного, о чем я даже и не узнаю.

– Клара, – как-то набычившись сказал отец, – ты помнишь, о чем я просил тебя по телефону? – он внушительно помолчал, не глядя на меня, и строго добавил: – Только без дикостей.

– А ты подаришь мне ту картину? – невинно и жадно спросила она.

– Ты же знаешь, что я продал ее Пендерецкому.

– Но… но… ты продал не ту, – фальшиво и в то же время как-то обворожительно закривлялась она. – Ты же знаешь, что я хочу ту, где …

– Ну ладно, – грубо оборвал ее он, – Я подарю тебе «Бессмертников».

Кивнул и вышел за дверь. «Бессмертники» была его лучшая картина, так он говорил. На ней было изображено вдохновенное и откровенное совокупление, все с той же Кларой. Распластанная, раздавленная женщина и свирепый, как бык, мужчина. Но я хотел броситься вслед за ним и вонзить ему в спину узкий шпатель совсем не по этой причине. Я вдруг догадался, что он задумал и что должно было сейчас произойти. Произойти со мной, о чем я только и мечтал, что мне только и снилось, и что надвигалось сейчас, как темная застилающая горизонт бесшумная гроза, и казалось таким ужасным. Меня словно бы заставляли совершить преступление. Клара задернула шторы и включила ночник. Долго магнетически смотрела, как-то странно раскачиваясь, словно примеривалась куда ужалить. Меня зазнобило, я мелко задрожал. Она осторожно, как-то очень аккуратно сняла с меня рубашку, словно я был маленьким ребенком, потом джинсы, майку и трусы. Я стоял, как истукан. «Сними носки». Вдруг я понял, что мне надо бежать пока не поздно и дернулся за джинсами. «Я все знаю про тетю Надю», – усмехаясь, сказала она. Значит отец рассказал ей все?! Я был окончательно парализован. Я не выдержал и заплакал. «Люблю маленькие пенисы, – сказала она, внезапно присаживаясь передо мной на корточки. – Не бойся, сейчас ты станешь, как твой папа». Мне было всего четырнадцать лет.

Король был мертв. Его разорванная пулями батистовая рубашка быстро темнела от крови. Четыре пули, одна из которых попала в шею, одна в живот, а две другие в грудь. Король еще хрипел, но принц знал, что это уже неживой хрип выходящих вслед за кровью из разорванной аорты остатков воздуха. Нетронутая холодная оленина лежала перед монархом на белом, слегка забрызганным кровью столе.

Дипендра вышел в сад, где были разбиты две клумбы. Его любимые цветы – лилии, нарциссы и орхидеи, рядом декоративные кусты жасмина. Принц любил стихи. «Еще дрожали капли на лепестках рододендрона, преломлялся мягкий вечерний свет…» Покачиваясь, он повернулся. Оранжевая безобразная комната, где они все почему-то так… так дико кричат. Он медленно пошел обратно в этот яркий оранжевый аквариум. «Да, как рыбы, – он засмеялся. – Да-да, как сомики кандиру». Принц был все в той же помятой военной форме, которую одел после ссоры с отцом, чтобы возвратиться в гостиную. Черный мундир и черная фуражка с красным ободком, черный околыш, из под которого блестел его безумный взгляд. Один из сомиков пытался зажать другому хлеставшую из аорты кровь повязкой из своей одежды. Принц закричал и выстрелил еще, еще… Шарада, сестра, которой он попал в лицо, снося пол черепа, мозг медленно сползал по бархатистой оранжевой стене. Кумар, муж королевской сестры, дернулся и неестественно, как какой-то подземный карла, застыл на спинке кресла, левый бок его розоватого френча был разорван, на золотистой коже темнела быстро запекающаяся кровь. Левее, на полу лежала в темно-бардовой луже старая наставница Бирендры его тетя Джаянти. Справа опрокинулась на стол принцесса Шрути. Казалось, что еще шевелится под ветерком, еще жива ее прекрасная иссиня черная коса и лишь приглядевшись, можно было увидеть, что это все еще курчавит ее медленно стекающая кровь. Дядя был убит выстрелами в грудь из второй винтовки, его надменная рука еще тянулась к бокалу темного красного вина. Дипендра вышел в сад. Кричала мать, она звала на помощь. Он засмеялся, глядя, как Нираджана, его младший брат, пытается прикрыть ее своим слабым гусиным телом. Дипендра выстрелил, попадая ему в спину, прошивая насквозь и тем же выстрелом убивая и мать…

Крики стихли. Луна желтила зубцы крепостной стены. Пошатываясь, Дипендра тяжело пошел к мосту, соединявшему дворцовые сады с его покоями.

Я знаю, они разорвали тебя в детстве, мой маленький принц. Каждый из нас разорван в детстве. Каждый – по-своему… Ночные вспышки, когда ты спишь, когда тебя вдруг будят их крики. «Это мой ребенок!» «Нет, мой!» «Отдай мне его!» «И не думай!» Тебе еще год или два, тебе еще не четырнадцать. Пьяный бог в дверном косяке, плач матери, богини, свет фар через стекло, безукоризненно вежливый шофер – «вы заказывали такси?». Крик отца: «Ник-куд-да вы н-не по-й-едете!» Крик матери: «Пусти! Мне надоело твое блядство!» «Это мой ребенок!» «Нет, мой!» Твой плач, маленький принц, твой плач. Езда через ночь на Красносельскую, к бабушке. Этот проклятый город, где ты родился и где ты мчишься в ночном такси и где неподвижно лежишь, маленькая кроватка с решеточками, над которой наклонился счастливый отец, пьяно вытирающий счастливые слезы, такси, над которым несутся ночные фонари, они заглядывают в лобовое стекло, они соскальзывают с капота под колеса, становится снова темно и ты ждешь следующего из них, как он возникает вдали еле святящейся точкой и вот уже нарастает, проносясь над автомобилем, блестящий капот и заплаканное лицо матери, как она крепко прижимает тебя к себе. Ковер с джунглями, куда вы скоро приедете, ковер на стене в комнате на Красносельской, где ты наконец скоро снова заснешь в большой взрослой кровати, мой маленький, наблюдая за тигром, который прячется в зарослях, рубиновый бамбук и желтый с черными полосками тигр, что следит за приближающимися охотниками. Оранжевые слоны, охотники сидят на их спинах, охотники идут рядом с ними. Спи малыш, она уже близко, сказочная страна и они тебя не застрелят…

Читать дальше