Роберт Ирвин - Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)

Мы целыми днями бродили по городу, исследуя Париж по канонам сюрреализма. Мы не пошли в Лувр (кладбище мертвого искусства). Мы не стали смотреть Триумфальную арку (торжество милитаризма). Мы далее не приближались к Эйфе-левой башне (монструозный, вульгарный кусок арматуры). Взявшись за руки, мы гуляли по улицам в откровенно немодyых arrondissemenls*, заходили в неприметные магазинчики и тихие кафе. Если мы забредали в тупик, мы всегда доходили до самого конца и только потом возвращались обратно; если нам попадалась лестница, мы обязательно поднимались по ней или спускались. Если статуя на площади стояла с поднятой рукой, словно указывая направление, мы шли туда.

Всякий раз, проходя мимо букинистической лавки, мы останавливались ненадолго, и я делал быстрые зарисовки. Кэролайн внимательно рассматривала витрины швейных мастерских и магазинов готового платья, и иногда заходила внутрь и беседовала с работницами ателье или с кем-нибудь из начальства. Ей хотелось побольше узнать о парижской моде. Когда мы гуляли, она то и дело указывала на платья, проходившие мимо, и распознавала изделия известных модельных домов: Скьяпарелли, Вионне и т.д.

До приезда во Францию она считала, что французский придумали садисты из министерства образования, чтобы мучить несчастных английских школьников. Теперь же она с изумлением обнаружила, что это живой, настоящий язык, на котором говорят настоящие люди. У нее был хороший французский, хотя, может быть, чересчур правильный. Я сам говорил по-французски достаточно бегло, но как-то коряво, и у меня в речи постоянно проскальзывали жаргонные выражения, которых я набрался за полгода в Марсельской тюрьме.

Все неделю, пока мы пробыли в Париже, в городе было пасмурно и сыро. Небо было похоже на мутную реку, и я рисовал себе в воображении, как в его сумрачной глубине проплывают снулые воздушные рыбы. Тяжелые капли воды набухали по краю навесов и на продрогших осенних листьях, а потом обрывались и падали в лужи. Гуляя по улицам с Кэролайн, я пытался смотреть на город ее глазами, и часто случалось, что, следуя за направлением ее взгляда, мой собственный взгляд натыкался на лужи, витрины и лица других мужчин. И постепенно я понял, что она изучала не воду, стекло и чужие глаза – она вглядывалась в себя. В свое отражение в парижских улицах. И мне нравилось сопровождать ее в этом поиске.

* Районы (фр.)

Город, захваченный влажной осенью, словно гнил на корню. Ржавые водосточные трубы сочились водой, дома покрылись лепрозойными пятнами шелушащейся краски. Помнится, самые модные кварталы казались особенно мрачными и гнетущими -подходящие унылые декорации для моей нереализованной страсти. Portes-cocheres* были вечно закрыты. Дома скрывались за темными деревьями, и зеленые ставни на окнах были, как и portes-cocheres, закрыты. Мы с Кэролайн строили предположения и сочиняли истории о том, что происходит за этими закрытыми ставнями, и мне вспоминалась гравюра из книги: мужчина и женщина, захваченные между двумя зеркалами. (Только теперь мне пришла мысль, что, может быть, пара с гравюры проводила эксперимент по эротической катоптрике**, используя отраженные отражения, чтобы размножить образ ягодиц женщины в черном платье, растянув его в бесконечность, и таким образом умножить до бесконечности наслаждение, проистекающее из созерцания означенных ягодиц.) В тот единственный раз, когда нам попалось окно, не закрытое ставнями, мы увидели за стеклом голую женщину. Она танцевала, забравшись с ногами на красную кушетку, спиной к окну. Мы наблюдали за нею достаточно долго, а потом пошли дальше в молчании. Эта странная сцена напомнила мне про Оливера и его красный диван.

Мы просто бродили по городу, без какого-то определенного маршрута. В наших прогулках, конечно же, не было ничего необычного, да и мы были самыми обыкновенными. Трудно придумать что-нибудь более банальное, чем пара влюбленных в Париже. (Хотя я всегда отличался богатым воображением и мог бы составить достаточно длинный список банальностей, которые будут гораздо банальнее, но я не хочу никого утомлять.) Нам часто встречались другие влюбленные пары, которые точно так же держались за руки, и, когда я их видел, я впадал в полуобморочное оцепенение, сраженный обыденностью – заурядностью – их и нашей любви.

Мы поздно ложились и поздно вставали. Мы любили гулять по ночам. Если ночью шел дождь, стены домов отливали влажным серебром, а сфинксы, горгульи и обелиски, которых в Париже бессчетное множество, искрились в рассеянном свете уличных фонарей. Обычно, уже под конец прогулки, мы заходили в какой-нибудь бар выпить виски, а потом возвращались в квартиру Хорхе и изучали его коллекцию порнографии.

* Ворота (фр.)

** Катоптрика – раздел оптики, изучающий построение зеркальных отображений.

После той первой ночи Кэролайн решила, что мне можно доверять, и уже не ложилась в постель в своем неудобном и жестком поясе. Каждую ночь я просил разрешения ее облизать, и неизменно его получал. Я запретил Кэролайн принимать на ночь ванну, потому что мне нравился запах ее пота. Я также держал на полу у кровати бокал «Перно», чтобы смачивать в нем язык. Мне, конечно, хотелось настоящего секса, но и эта подмена казалась пусть и не равноценной, но все же приемлемой: в меру невинной для Кэролайн («Я себя чувствую котенком, которого вылизывает мама-кошка!») и в меру испорченная для меня (я себя чувствовал сексуальным рабом). Мне даже удалось убедить себя в том, что в нашем ночном ритуале было что-то сюрреалистичное: то, что делала со мной Кэролайн, чем-то напоминало роман Сальвадора Дали «Скрытые лица» (малоизвестный и явно недооцененный), в котором он представляет миру то, что объявляется новым извращением: кледализм, способ «любить, не дотрагиваясь», amour-voyance* или оргиастическая вакханалия сознания. В кледализме любовь приближается к таким запредельным крайностям, что влюбленные достигают оргазма, даже не прикасаясь друг к другу, одной только силой желания, так сказать, умозрительно. Всю неделю в Париже я занимался таким умозрительным сексом. Я пытался себя уговаривать, что это именно то, что мне нужно и чего я хочу, но себя не обманешь. У меня уже был совершенно безумный и феерический секс с Кики де Монпарнас и другими. А теперь мне хотелось нормального секса, и чтобы у нас с Кэролайн были дети. Не потому, что я сильно люблю детей. Я к ним вообще равнодушен. Но если у нас с Кэролайн будут дети, это привяжет ее ко мне, и у нас с ней получится дивная традиционная буржуазная семья. Вот такой разгул буйной фантазии.

* Любовь-ясновидение (фр.)

Когда я облизывал ее всю (вернее, почти всю, потому что меня не пускали в запретное межножие), она засыпала, а я часами лежал и смотрел на нее спящую. Она спала, как тюлень, ворочаясь в постели, словно в воде. Я сам спал урывками, просыпаясь по несколько раз за ночь. Но несмотря на такие «всенощные бдения», я проснулся однажды утром и обнаружил, что Кэролайн нет рядом. Она оставила на подушке записку: