Роберт Ирвин - Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)

– Сальвадор Дали недавно представил весьма интересные работы с использованием манекенов и восковых фигур. И Белл-мер тоже, – заметил Андре.

– Да, Дженни тоже работает с воском, – сказал я, повышая голос. – Она считает, что воск – стимулирующий материал.

Краем глаза я наблюдал за Кэролайн. Но, похоже, она не прислушивалась к нашему разговору. Сейчас она полностью сосредоточилась на собаке, которую кормила остатками пирожного.

Кэролайн присоединилась к беседе только когда наигралась с собакой и скормила ей все до последней крошки. Они с Полем заговорили о его сборнике стихотворений «Les Yeux Fertiles», «Плодоносные глаза», и Кэролайн спросила, кого еще из поэтов ей стоило бы прочесть. Потом она обратилась к Андре и поинтересовалась, что он ей посоветует из романов.

Андре взорвался:

– Какие романы, мадемуазель?! Никаких романов! Никогда больше их не читайте! И постарайтесь забыть те, которые уже прочитали! Роман – устаревшая форма литературы, он ни на что не годится. Чтение и написание романов стесняет и сдерживает воображение. Роман вводит нас в заблуждение, что пространство и время всегда постоянны, и мы заперты в них, как в ловушке. Роман превращает жизнь в рабство. Человеческие характеры представляются в нем неизменными, что есть наглая ложь. Все романисты – тираны духа.

Андре так яростно сыпал словами, что Кэролайн, кажется, испугалась и вжалась спиной в спинку стула. Где-то на середине своей пламенной речи Бретон взглянул на нее и как будто только сейчас разглядел ее по-настоящему, и его тон немного смягчился:

– Читайте только поэзию, мадемуазель, ибо только поэзия способна вместить в себя тайну любви и женственности. – И он процитировал сам себя: – В проблеме женщины заключено все чудесное и волнующее, что только есть в этом мире.

Кэролайн с сомнением покачала головой. Может быть, ей не понравилось, что ее рассматривают Как проблему, сколь угодно волнующую и чудесную.

Жаклин спросила, как мы познакомились, и Кэролайн еще раз рассказала, как она «подобрала» меня в пабе в Сохо, где я сидел с завязанными глазами. Поль опять загорелся этой идеей и предложил мне прямо сейчас пройтись по Парижу вслепую. Кэролайн завязала мне глаза своим шарфом. Аудиенция у Андре Бретона подошла к концу. Я поднялся и попрощался со всеми наощупь: пожал руки мужчинам и расцеловал женщин в щечки.

Я не знаю, куда Кэролайн водила меня в тот последний день в Париже. Я думал совсем о другом. Почему я вчера не вошел следом за нею в музей Гревен? Почему я потом не спросил, что она делала в музее восковых фигур? Но все не так просто. Все получилось так глупо. Да, я мог бы потребовать объяснений, но тогда мне пришлось бы признаться, что вчера я шпионил за ней. А мне не хотелось, чтобы она об этом узнала. Мне было стыдно. Как бы я ей объяснил? Что бы я ей сказал? По было еще кое-что. Может быть, самое неприятное Меня не покидало тревожное чувство, что я нечаянно приблизился к чему-то запретному, к чему-то такому, к чему мне нельзя прикасаться. У меня в воображении разыгрался целый спектакль: сейчас я спрошу Кэролайн про музей восковых фигур, и она скажет мне правду, но мне не понравится эта правда. В моей абсурдной фантазии она приведет меня за руку в музей Гревен и разрешит развязать глаза, нет, сама снимет повязку, и я у зрею окровавленные тела моих столь же глупых предшественников, которые сдуру задали ей тот же вопрос, что и я, и теперь их застывшие трупы висят на мясницких крюках в холодильной камере и дожидаются своего часа, когда их закатают в воск.

Это был уже полный абсурд: Кэролайн в роли коварной злодейки. Кэролайн, такая хорошая, добрая, милая. Старомодная английская девушка, игривая и ласковая, как котенок, в тот последний наш день в Париже.

Я принял решение внезапно. Я остановился, привлек Кэролайн к себе и поцеловал ее в губы. А потом:

– Кэролайн, выйдешь за меня замуж?

В ответ – тишина. Сердце билось так бешено и яростно, что я испугался: сейчас оно разорвется, и я умру.

– Не знаю. Мне надо подумать.

Еще одна долгая пауза, растянувшаяся в бесконечность. Меня вдруг захватило гнетущее чувство, что кто-то стоит рядом с нами и внимательно слушает все, что мы говорим. Я сорвал с глаз повязку. Мы стояли одни на пустынной набережной. Рядом не было никого, но теперь я увидел, что Кэролайн плачет.

– Это не потому, что мне плохо, – объяснила она. – Я плачу от счастья.

– Кэролайн, я не могу без твоей любви.

– Я тебя очень люблю.

– Нет, мне нужна твоя страсть, а не нежность.

– Нет, мой хороший, сейчас тебе нужна нежность. И она вся – твоя, без остатка. – Она помолчала, и вдруг: – Ты меня совершенно не знаешь. Когда ты на меня смотришь, у тебя всегда такой взгляд, как будто ты собираешься меня съесть, но ты меня совершенно не знаешь.

В ту зиму все рухнуло. В воскресенье, в начале декабря, Кэролайн пришла ко мне на Кьюбе-стрит на последний (как потом оказалось) сеанс. До этого она несколько раз отменяла встречи, и мне уже не терпелось попробовать себя в роли миниатюриста – я хотел сделать портрет Кэролайн, который можно было бы носить в медальоне. На эту мысль меня навела выставка миниатюр Николаса Хиллиарда в музее Виктории и Альберта.

В конце сеанса я предложил встретиться в следующую субботу, чтобы продолжить работу. Кэролайн нервно заерзала в кресле.

– Я, наверное, уже не смогу приходить так же часто. Мама с папой уже обижаются, что меня не бывает дома по выходным, и еще… я как раз собиралась тебе сказать… мне дали роль в «Вихре» Ноэля Коуэрда. Это будет постановка любительского драмтеатра Патни и Барнса, и я буду играть Бантн Мейнуоринг, невесту Ники, который наркоман. Это лучшая роль из всех, которые мне предлагали. И репетиции как раз по субботам и воскресеньям. – У нее был виноватый вид. – Премьера в конце января. Если хочешь, приходи посмотреть.

Я был зол и не скрывал своей злости. А как же я?! Неужели я ей безразличен?! И ее фантастические портреты, которые я сейчас делаю – неужели они ничего для нее не значат?! Она хочет все бросить?! Неужели она променяет подлинное искусство на какой-то любительский театрик?!

Кэролайн тоже взбесилась.

– Мне очень жаль, дорогой.

(Я ни разу не слышал, чтобы «дорогой» произносили с такой яростной неприязнью.)

– Мне очень жаль, но ты совершенно не знаешь жизни. Тебе еще многому нужно учиться. Так не бывает, чтобы всегда было только по-твоему. Быть может, теперь ты чему-то научишься – если захочешь.

Я застыл, пораженный, и даже слегка растерялся. Неужели она, эта девочка, будет учить меня жизни?! Она убрала с лица прядь волос и продолжила:

– Вы в своем «Серапионовом братстве» рассуждаете о сюрреалистической революции и о своих фантастических деяниях, которые вы обязательно совершите… в необозримом будущем… но как это связано с реальной жизнью? Вам нужно понять, кто вы на самом деле, и вот тогда у вас что-то получится. Сколько ты еще будешь писать свои непонятные, бессмысленные картины? И какая от них польза миру?