Павел Тетерский - Клон-кадр

Отпускаю поручень и выставляю голову в окно, навстречу городу и автомобилям на встречной полосе. Из-за грязно-зеленых крон потихоньку начинает выплывать это. Я узнаю знакомые (с сегодняшнего утра знакомые) безобразно-эклектичные контуры, немного заштрихованные урбанистической дымкой.

Забавно слышать такое от Клона. Особенно про толпу. Это всегда было объектом наших долгих и до безобразия принципиальных споров — ну, вы знаете: ночь, алкоголь, лавочка или кухня. Как вариант — пикник, дача, евробомж-трипы на дальние дистанции, дешевые хостелы и куча всяких других приятных молодежных декораций… Не важно. Главное — ночь и споры.

Я говорил Клону, что его вылазки в составе футбольно-хулиганских банд противоречат всем его раскладам (это я как раз про толпу). Клон говорил: да, согласен, но, блин, меня прет. Я ничего не мог ему возразить по этому поводу.

Именно тогда наш главный (на протяжении многих лет главный) и нерушимый принцип выяснения чьей-нибудь правоты — кого прет, тот и прав — впервые дал течь. Да что там течь — он треснул, лопнул, как рыбий пузырь под ногой младшеклассника. Кончился. Разорвался по швам. А через некоторое время по швам пошли и остальные наши принципы. Правда, мы предпочитали это не обсуждать.

— Счастье — не в знании, — продолжал Клон (продолжал — то ли убогую толстовскую проповедь, толи монолог обвиняемого, непонятно, правда, кем и в чем). — В школе детишкам безбожно пи…дят. Счастье — в умении забывать.

— Зато в знании сила, Клон. Так тоже детишкам в школе пи…дят.

— Мне не нужна сила. Любая сила — от дьявола. А я хочу быть чистым. В моей жизни и без того было много грязи, ты сам знаешь.

Итог разговора: сегодня я узнал (по новой, оказывается, узнал) очередного доброго христианина. К двадцати пяти годам пришедшего к тому, к чему все остальные приходят прямо при рождении. Который обязательно перекрестился бы три раза, покажись сейчас за окном какая-нибудь задрипанная церковь. Боже мой, как это скучно.

Внезапно день потускнел. Потерял краски и стал почти черно-белым, как передержанная фотография. Наверное, именно так происходит в тропиках, когда надвигается этот их ежедневный ливень-пятиминутка. Резко и внезапно — так, что не успеваешь подготовиться. Над автобусом пронеслось что-то черное, беззвучное и тучеобразное размером с футбольное поле.

Все происходило в течение нескольких секунд, но на эти несколько секунд, казалось, мир вымер. Впечатление не было осознанным — никто толком не понял, что произошло, — но все, что окружало меня и Клона, как будто ненадолго выдернули из розетки. Замолчали не только мы и все остальные пассажиры, но даже натужный двигатель «ЛиАЗа» и проезжающие мимо машины.

Я имею в виду: мне показалось, что только что я пережил несколько секунд абсолютной, идеальной, первозданной тишины. Той, которая была до сотворения мира.

А потом вилка снова воткнулась в розетку, и все продолжилось. Я машинально повернул голову вправо и вверх — в ту сторону, куда, как мне показалось, унеслась эта дрянь, но округлая крыша «ЛиАЗа» с минимумом остекления не оставляла никаких шансов. Я успел заметить только тень, стремительно удаляющуюся, обгоняя машины, куда-то на периферию кадра.

Все это заняло так мало времени, что наш беспонтовый разговор даже не успел прерваться. Я спросил:

— Чистым — как кто? Как вот эти люди, которые несколько лет всем скопом занимались выживанием меня из моей собственной квартиры?

Клон (как мне показалось) излишне театрально вдохнул в себя автобусный воздух, напялил на глаза очки и снова посмотрел в окно.

— Ну, в общем, да, — рассеянно выдохнул он. А потом вперился взглядом в рифленый пол. — Если бы я сказал «нет», ты бы все равно пропалил пи…деж.

— Но зачем, Клон? Ты был неплохим парнем. Зачем оно тебе нужно?

— Так вот именно ради нее и нужно. Ради этой самой тихой радости, которой можно делиться с соседями на лавочке возле подъезда. Потому что она — да, она юродивая, убогая, — но она есть. А у тебя ее нет. Даже такой. Все, что у тебя есть — глупая упертость и возможность считать себя верным идеалам юности, но проблема в том, что это нах… никому теперь не нужно. А в первую очередь, это нах… не нужно тебе. — Он вдруг замолк, посмотрел на меня изменившимся взглядом. — По-моему, я понял. Я действительно врубился. Мать твою!

— Во что ты врубился, мать твою?

— Я понял. На самом деле ты ни хрена не изменился. Ты ведь до сих пор об этом мечтаешь, да? Нет, скажи мне: ты ведь до сих пор об этом мечтаешь, правда?

— Не твое дело.

Я действительно не собирался раскрываться перед ним — это был не тот (теперь уже) человек, не то время и не то место.

Забыл сказать о Клоне: он тоже когда-то мечтал об идеальном убийстве. Только, в отличие от моей абстрактной направленности — поиска настоящего врага, — у его помыслов был конкретный адресат.

Никто уже толком не вспомнит, когда Клон познакомился с Тимофеем Бубновым. По-моему, в то время он (Клон) то ли заканчивал школу, то ли толь ко что закончил. В любом случае, ему было не больше семнадцати.

Тимофей Бубнов отличался от других хулз как минимум по двум показателям. Первый: у него не было погоняла. Никто просто ни разу не задавался такой целью — дать ему погоняло. Хотя в мире футбольных хулиганов отсутствие погоняла — однозначное палево и девяностопроцентное облегчение задачи для правоохранительных органов, пытающихся идентифицировать личность зачинщика беспорядков. И второй: он не состоял ни в одной конкретной банде. Целью пригласить его в банду никто тоже почему-то не задавался. Да он бы и не вступил.

Редкое имя вкупе с уважительными интонациями, сопровождающими его произнесение в околофутбольной среде, всегда давали возможность понять, о ком именно идет речь, когда малолетние фантики и взрослые ребята из реальных банд обсуждали его очередное безумство. Нотабене: Тимофей Бубнов был абсолютно безумен.

Например: он мог в одно рыло прыгнуть на нескольких быков в «Мерседесе» и уйти живым и невредимым. Мог, спасаясь от банды преследователей из лагеря футбольных «друзей», заплутать в дебрях стройки и потом атаковать их на бульдозере. Мог бежать из милицейского участка, разбросав ментов по полу или даже заперев их в обезьяннике. Мог во время облавы выпрыгнуть в окно с четвертого этажа и приземлиться на сиреневый куст, не сломав ни одной кости. Он много чего мог. Если уж кто и имел право с полным основанием считаться (отрицательным) героем, культовым плохим парнем — так это он. Не Клон и уж тем более не я.

Тимофей Бубнов: центнер пуленепробиваемого мяса, коренастый, но от этого не менее опасный силуэт, род занятий — мелкий криминал. Татуированная надпись (древней кириллицей) «Русский» от плеча к плечу. И — живая агрессия, в любой момент готовая вспыхнуть по отношению как к «врагам», так и к «своим». Тимофей Бубнов вообще не делил мир на врагов и своих. Именно поэтому он никогда не имел дела с бандами.