Павел Тетерский - Клон-кадр

Вне зависимости от того, сколько махачей (и с каким счетом) Клон проводил во всей остальной, не касающейся бубновской темы, жизни — он ничего не мог сделать с самим Бубновым. И физическое состояние здесь было ни при чем.

Каждый раз, встречая Бубнова (случайно встречая, как это обычно происходит в очень маленьком и тесном городе Москве) — на улице, в кабаке, в ненавистном общественном транспорте, — Клон превращался в семнадцатилетнего мальчишку. В неокрепшего и неоперенного глупого интеля, у которого отняли деньги и любовь, но так и не смогли отнять кумира. Злого и ныне ненавистного, но все же кумира. Непобежденного. И (как и любой кумир) даже теоретически не могущего стать побежденным.

Если весь мир делится на удавов и кроликов, то Бубнов стал Клоновым удавом. Личным. И единственным. Personal snake'oм — несмотря на то что больше ничьим кроликом Клон не являлся.

Не знаю, поймете ли вы, о чем идет речь, но вот именно это и делало Клона интересным человеком. Неотмщенное унижение. Кривая дорожка, по которой он движется ради своей цели (цель: все время отодвигалась на неопределенное время и расстояние, но при этом оставалась целью).

С каждым шагом (как нам обоим тогда казалось), с каждым уличным махачем, с каждым безбашенно проведенным вечером, с каждым евротрипом неизвестно куда, Клон делался сильнее. На йоту, на толику, но все же более способным к преодолению того, что ему предначертано преодолеть…

Но: Клон — не преодолел.

Вместо этого он снова стал ездить на выезда (выждав паузу, достаточную для смены нескольких хулз-поколений и, соответственно, для забвения его имени). А потом, не прижившись (опять-таки — не прижившись), он (по любви, разумеется) женился и ездить на выезда перестал, зато стал писать книги про футбольных хулиганов.

Убить человека можно не только физически. Его можно убить силой своего статуса. Превосходящей силой. Силой своего культа, который переплюнет, задавит его культ. И который Клону теперь предстояло создать.

Во всяком случае, он думал именно так. А может, и не думал. В таких вещах вполне можно не отдавать себе отчет. Для составления отчетов существуют: психологи и психиатры.

Теперь у Клона была новая (культовая, если иметь в виду создание собственного культа) дорожка. Так уж получилось, что именно в этот момент эта новая дорожка на сто восемьдесят разошлась с моей.

Автобус вяло затормозил у очередной остановки. Кондовые двери со скрежетом, неохотно открылись: из нагретого чрева исторгся жиденький, в несколько человекоединиц, пассажиропоток, а вместо него в нутро загрузился его однояйцовый близнец. В автобусах все люди (потоки людей) одинаковы, хотя сами автобусы — разные (особенно изнутри).

Я снова бросил взгляд в окно — теперь это находилось совсем рядом: вот оно, выложено на блюдечке с голубой каемочкой.

Перво-наперво в глаза бросался шпиль. Высоченный и несуразный. Такой же, каким я его увидел сегодняшним утром.

— Ничего не понимаю, — сказал я Клону. — Эта дрянь опять на месте.

— Ты никогда не поймешь хайтек, — снисходительно объяснил Клон. — Не парься.

Двери, шипя, закрылись. Пол автобуса снова завибрировал. Я отвернулся от окна, Клон — тоже.

— Зачем ты выключил сотовый телефон, Клон? Включи. Тебе ведь может звонить жена.

Клон покачал головой и какими-то совсем уж потерянными (хоть и машинальными) движениями водрузил на голову бейсболку, которую он уже несколько минут бесцельно мял в руках.

— Нет, — проговорил он отчетливым голосом, настолько же потерянным, насколько потерянными были его движения: голосом, соответствующим этим движениям. — Нет, — сказал Клон, — моя жена мне звонить не будет. Не беспокойся по поводу моей жены.

Что-то в движении автобуса показалось мне неправильным. Пол двигался (а все остальное — тряслось) как-то не так. Другим, неестественным образом. Не таким, как до остановки у подножия этого.

Машинальный, в течение доли секунды, перевод взгляда на окно — и все стало ясным. Автобус ехал (уже метров сто ехал) назад. Я имею в виду: не развернувшись в обратном направлении, а задним ходом.

Удивительно, что ни у кого из пассажиров этот факт не вызывал никакой реакции. Они вели себя так, как будто все было в порядке вещей. Как будто автобусы всегда ездили именно так. Задом наперед.

Они держались: одни (те, кто стоял) — за поручни, другие (сидячие) — за спинки предыдущих сидений. Они смотрели: одни — в кроссворды, другие — в дешевый автобусный фикшен, третьи — в окно, четвертые — в пол, пятые — в глубь себя. А шестые вообще никуда не смотрели, они сидели с закрытыми глазами. Таким образом можно обезопасить себя от внезапного появления в зоне видимости старпера или беременной женщины. Так многие поступают в общественном транспорте.

— Ты что делаешь, отец? — громко выкрикнул я в адрес водилы.

Водила не отреагировал никак; он высунул голову из окна и старательно вглядывался в дорогу по ходу движения автобуса (назад). Из моей открытой форточки (выглянув наружу) я видел его наморщенный красный лоб и картошкообразный трудовой нос.

— Ты ох…ел? — попробовал я еще раз. Я высунул из окна руку и начал ею махать, но результат был — ноль. С видом и самоуверенностью терминатора водила продолжал маневр, не обращая на меня никакого внимания.

— Только не надо еще и его бить, — сказал Клон. — Два безобидных трудяги за один день — это слишком. Даже для такого психа, как ты. Если ты это сделаешь, я потеряю по отношению к тебе остатки уважения.

— Слушай, — заорал вдруг я на весь автобус, — мне нах… не нужно ни твое уважение, ни этот больной извращенец, который едет задним ходом непонятно куда, ни эти тупые терпилы, которые не произнесут ни слова даже тогда, когда их будут сажать на кол со встроенным вибратором. Все, что я хочу, блядь, сделать, — это просто выйти отсюда на х… Надо было с самого начала идти пешком. Я не люблю общественный транспорт.

Словно услышав (наконец!) мои слова, водила дал по тормозам: «ЛиАЗ», слегка вильнув кормой в сторону заноса, остановился возле стеклянной остановки. Той самой остановки, где две минуты назад он высадил один жиденький пассажиропоток и взял на борт другой. Двери (снова нехотя) открылись, и я пулей вылетел вон. А вслед за мной с нижней ступеньки соскочил на асфальт и Клон.

Двери закрылись, и сумасшедший автобус продолжил свое движение. Задним ходом и против движения автомобилей — они старательно объезжали его слева, не сигналя и даже не матерясь устами водителей из открытых (в случае отсутствия кондишена) окон. Я схватил «Зенит» и начал снимать это безумие. У меня вообще получалась какая-то на редкость беспонтовая пленка. Даже для человека, который уже давно проехал свой творческий апогей.