Павел Тетерский - Клон-кадр

«ЛиАЗ» отъезжал все дальше и дальше от нас, уставившись на нас круглыми немигающими фарами на тупой морде. Клон извлек из кармана сотовый, ввел пин-код. Труба весело взвизгнула: добро пожаловать, а буквально вслед за этим дважды просигналила о наличии новых smsoK. Текст первой: «Как i kogda mojno vzyat' u vas avtograf?» Текст второй: «Privet:). 4to delaesh?»

Ответ на первую: «Nikogda, podruga». На вторую: «Delete».

— У тебя с рукой проблемы, — говорит Клон. — Надо бы что-нибудь сделать.

Я смотрю на свою руку. Особых проблем — нет. Только опухоль и кровь. Много крови. Как запекшейся, так и свежей. На этом месте (как и на местах любых сгибов) она всегда сворачивается очень медленно.

— Пожалуй, мне есть смысл зайти в аптеку, — соглашаюсь я. — Надо бы купить бинт.

Клон закуривает (оказывается, у него всю дорогу были свои сигареты: это что, экономия?), с меткостью нефа из NBA попадает спичкой в урну.

— Лучше посиди на остановке. Я сам схожу.

Аптека: метрах в пятидесяти. Низкое здание непонятного предназначения. Крест — зеленый: в начале нового тысячелетия все красные кресты Москвы почему-то заменили зелеными. Как будто все вокруг дальтоники.

Клон с сигаретой в зубах тащится в его (зеленого креста) направлении, а я бросаю уставшее тело на металлическую лавку под стеклянным козырьком.

Поверхность лавки: пористая, цвета металлик. Справа — рекламный постер под в меру заплеванным стеклом: спектакль Юрия Грымова «Нирвана». МиккиМаус со стилизованной прической под Курта Кобейна (Курта Кобейна принято считать последним из музыкантов, замутившим настоящее движение). В главной роли — Найк Борзов.

Справа же, но чуть дальше, на следующей (ни к какой остановке не приуроченной) рекламной тумбе: еще один постер; улыбающийся Ролан Факинберг (Ролана Факинберга принято считать тем, чья жизнь удалась со всех точек зрения). Название рекламируемого продукта: отсюда не читается.

Оба постера (оба плана) — снимаю. С изменением резкости, выдержки и диафрагмы. Городская лирика. Пожалуй, пока что это лучшие кадры на всей пленке. Ничего особенного, но геометрия интересна, а все вместе — как-то стильно. Не могу объяснить.

Когда я собираюсь сунуть фотоаппарат обратно в рюкзак, замечаю на нем кровь. Вынимаю из рюкзака первую попавшуюся бумажку (на одной стороне — результаты какой-то дебильной фокус-группы, впаренные мне в одной из редакций — зачем???), вытираю. После этого фокус-группа отправляется в урну, где ей, собственно, и место.

Хорошо бы, чтобы спичка Клона еще не потухла и эта мутотень от нее загорелась. Маленькие, глупые, ни в чем не разбирающиеся засранцы с полным отсутствием вкуса и патологической информационной всеядностью, определяющие политику изначально не самого плохого журнала — что может быть абсурднее?

Слева от меня: парнишка лет восемнадцати (может, девятнадцати), прическа — «брит-поп жив». (Надо полагать, маленький засранец с полным отсутствием вкуса и патологической информационной всеядностью.) Прилагающийся стиль: красные кеды, вельвет в обтяжку и детская майка, плотно прилегающая к тщедушному (ну разумеется!) и субтильному телу. Вены на хилых бицепсах прорисованы четко, как реки на географической карте, несмотря на полное отсутствие мышц. Мечта героинового аддикта. Примерно такие люди создают оборот клубу «Микс», мелким барыгам и магазинам молодежной моды на Никольской — таким, в которых много ультрафиолетовых лучей, неоправданно псевдостильных (пофигистичных и вечно накуренных) продавцов и светящихся граффити на стенах.

Парнишка: смотрит на меня, буравит взглядом. Довольно наглым для человека его стиля и комплекции.

— Есть вопросы, дружище?

Парень мнется пару секунд, блеет «эээ» и наконец решается:

— Наглый вопрос. Только один. Можно взять у вас интервью?

— А ты не голубой?

— Нет, я студент журfuckа. У нас сессия, надо сдавать практические работы.

— Блин. Извини. Просто меня сегодня одна тетка уже просила об интервью, но при этом явно намекала на секс.

— И чем это закончилось?

— Закончилось тем, что она мне не дала. Это уже интервью?

— Нет-нет. Сейчас, я только вытащу диктофон. Парень лезет в такой же тщедушный и худосочный, как он сам, рюкзак, роется в его недрах. Извлекает на свет диктофон. У Наташи была миниатюрная серебристая цифра, у этого — кондовое кассетное убожество эпохи, наверное, еще конца восьмидесятых. Наверняка в нем четыре батарейки, а в страну его ввезли из стран Восточного блока вместе с первыми китайскими плеерами давно канувших в историю марок вроде «Махйех». Казенный скорее всего. Хотя, если вдуматься, какую еще аппаратуру можно выдавать студентам для «практических работ».

— Ну что, давайте начнем?

— Пожалуйста. Начинай.

ИНТЕРВЬЮ 2

— В одной из ваших вещей вы наезжаете на христианство. Кто вы тогда по религиозным убеждениям — атеист или сатанист?

— В какой из своих вещей? Я не понимаю вопроса. О чем речь?

— Не важно. Давайте уберем первую часть и оставим только вторую.

— Хорошо. Хотя вообще-то я не фанат богословских диспутов, но раз спрашиваешь… Ни то, ни другое. Я верю в высшие силы, но не верю в мировые религии.

— Почему?

— Потому что тот, кто создал мир, просто не может быть таким, каким они его преподносят.

— Каким — таким? Жестоким? Мстительным? Наказывающим грешников?

— Нет. С этим как раз-таки проблем нет. Яне об этом.

— Тогда каким?

— Глупым.

— Ив чем заключается эта глупость?

— В призывах. В проповедях. Во всех этих постулатах, которые вам всем вбивают в голову с детства. Не укради, не убий, но в то же время если сорвался — всегда можешь раскаяться, и да спасешь свою душу… подставь другую задницу, если откатали в первую. Бред какой-то. На лохов рассчитано. Плодись и размножайся, ходи в церковь и не лезь в дебри, потому что это — от лукавого. Знай свое место, дружок, и да будет тебе счастье. Не выс…ывайся. Это одиннадцатая и самая глобальная заповедь: не вые…нись. Все это напоминает корпоративный тренинг, где людей учат, как им себя вести. Они верят дядьке, который заливает всю эту хрень, но сам дядька — не такой. Дядька — удав, который не дает своим кроликам знать слишком многого.

— То есть, вы считаете, что любое чрезмерное знание — от лукавого?

— Ну, в соответствии с общепринятой терминологией — да.

— Я бы с вами не согласился…

— Тогда почему они все время жгли на кострах ведьм и алхимиков?

— Ну, не знаю… Наверное, потому что то знание было опасным… Все-таки там же никогда не обходилось без оккультизма.

— Любое знание опасно. Даже самое глупое и незначительное. Потому что в знании — сила. Это раньше такой школьный лозунг был, во всех советских школах плакаты висели. А сила — атрибут того, что вы называете дьяволом. До этого допер даже этот клоун Антон Лавэй: дьявол суть знание.