Павел Тетерский - Клон-кадр

— Да! Да! Дааааааа!!!!!!!! — Зал не просто скандирует, он ревет, ревет, беснуется.

Ролан Факинберг — на коне. Ролан Факинберг одержал очередную победу над очередным кроликом. После такой ярой поддержки аудитории Владиславу уже не отвертеться.

— Какие аргументы еще тебе нужны, о несговорчивый и уже начавший меня доставать бледный юноша Владислав? — в запале выблевывает в микрофон Ролан Факинберг. — Как еще я могу доказать тебе очевидные вещи, никаких доказательств в принципе не требующие? Принести в студию энциклопедию секса или книжку Владимира Шахиджаняна «1001 вопрос про это»? Или Камасутру? А? Отвечайте, юноша. Мое терпение на пределе.

Владислав потихоньку слетает с катушек, мне кажется, он уже готов броситься на Ролана Факинберга со своими маленькими пухлыми кулачками.

— По понятиям… лизать… значит — петух! — выдавливает он из себя (уж ему-то наверняка не раз объясняли все про понятия), а покрасневшая голова грозит разорваться, гнилым помидором лопнуть от смеси гнева, брезгливости, боязни прослыть (в очередной раз) петухом и печального осознания только что наё…энным человеком того факта, что он снова вышел из ситуации полным лохом. Его прорывает: — Я… Ты обещал… Пошел ты на х…, сука, пидор! Отдай мне мои бабки, и я ухожу, блядь. Или тебе пи-…дец. Со мной такие фокусы не прокатят.

Я почти в предвкушении драки — я хочу видеть эту смешную потасовку двух низкорослых толстых хоббитов. В конце концов даже не важно, кто кому навешает, да и сами дерущиеся коротышки — смешно, но не настолько, чтобы не заметить главного. Я хочу увидеть, как ситуация выходит у него из-под контроля. Как он первый раз в жизни сталкивается с чьей-то волей, которую не удается переделать под свою собственную — вот чего я хочу. (Сцена в летнем кафе — не из той оперы: он так и не понял, что воля тогда была моя.)

При этом мозгом я понимаю, что ничего подобного не случится. Потому что в таком случае шоу бы не показали. Просто не было бы одного выпуска, и все. Никто бы даже не заметил, а с остальными участниками передачи расплатились бы по немного завышенным тарифам, чтобы не пускали ненужные слухи. Определенно.

Владислав лезет рукой себе за шиворот (шорт-слив от «Матиник» ползет наверх, обнажая белый желеобразный участок спины, кое-где поросший одиночными волосками) — так, как будто собирается вытащить оттуда автомат Калашникова и перестрелять всех, включая оператора и технический персонал, но на самом деле всего лишь срывает с себя микрофон, бросает его оземь (звуковое сопровождение: злостный щелчок, усиленный аппаратурой) и направляется вон. Ближе к концу сцены на пути у него возникают два качка в желтых тишотках: на лицах — улыбки (как учили), но последующие события с их появлением становятся предельно ясны. Я перевожу фокус с одного из десятка телеэкранов, светомузицирующих из-за давно нечищеной витрины, на саму витрину: магазин видеотехники, возле которого я тупо зависаю уже минут двадцать, экономит на уборщике, это очевидно; за слоем пыли — расплывчатый силуэт: мое собственное отражение. Так получается, что даже здесь оно накладывается на образ Ролана Факинберга. Как в жизни.

Я достаю фотоаппарат: вот это будет реально классный кадр. Навожу резкость на свое отражение, Ролан Факинберг — не в фокусе, но не настолько размазан и расплывчат, что его нельзя будет узнать. Какой-нибудь Дали или Малевич назвал бы этот снимок: «Проекция расплывчатого телешоу на отражение безымянного субъекта в пыльной витрине обывательского магазина». Супер. Я делаю несколько снимков, меняя выдержку, диафрагму и положение собственного тела (чуть вправо, чуть влево, поменять позу).

Мне (как и вам, как и всем, на кого рассчитана повальная реклама и насаждение собственного культа — я знаю, что это такое) никуда не деться от этой лыбящейся в объектив физиономии. Черта с два вы уйдете от человека, который не сделал вам ничего плохого, но которого несмотря на это с каждой минутой все больше и больше хочется задушить. Своими руками. Впрочем, не факт, что даже в этом случае он не будет дергать за прикрепленные к ним ниточки. У каждого ведь свои отношения с жизнью, свои счеты. Поэтому всяко может произойти. Я всегда считал, что моя сестренка была не права — ни к чему накладывать на себя руки, достаточно просто дать знак другим: желающие привести приговор в исполнение всегда найдутся.

Я хочу сказать: я далек от мысли, что убийство Ролана Факинберга было бы идеальным убийством. Но постепенно начинаю понимать этого придурка Чепмэна и всех остальных ублюдков, которые тратят годы жизни на организацию и осуществление убийства всеобщих кумиров и идолов поколений.

Я убираю «Зенит» обратно в рюкзак, а рядом с моим отражением откуда-то (из высших материй?) вырисовывается еще одно: согбенный силуэт, угловатые движения, ни секунды на месте. Даже не утруждаясь перевести взгляд на первоисточник, я узнаю типаж: старый джанки, ныне сидящий на кислоте и скоростях, которого терпят на транс-тусах из жалости и иногда кормят на вписках (по той же причине).

Старый джанки — это джанки моего возраста. Я имею в виду: чтобы стать старым джанки, необязательно доживать до возраста Берроуза. Достаточно того, чтобы вас можно было опознать по отражению в грязной (даже в грязной) витрине. Это само по себе о многом говорит.

Джанки, судя по всему, тоже уставился в телевизор (точнее, в один из телевизоров — не факт, что в тот же, что и я). На экране всех поганых ящиков — двое в желтых тишотках, держащие Владислава параллельно полу и тыкающие его головой в старческую промежность. Владсислав: долго брыкается, норовит боднуть бомжиху головой под дых, но в конце концов один из носителей желтых маек хватает его железной пятерней за шею, и тому не остается ничего иного, как, униженно высунув язык и задержав дыхание, совершить глубокое проникновение в старуху.

Зрительный зал: заходится в овациях.

Ролан Факинберг:

— Ну, вот и все! Теперь ты стал счастливым обладателем четырехсот семидесяти баксов, Влад!

На пол студии — крупным планом — плюхается блестящий от слюны и слизи мятный леденец. Озвучка: рвотные позывы Владислава. Следующий кадр: желторубашечники отечески похлопывают Владислава по плечу, усиленно скалясь в камеру.

Владислав: тоже улыбается. Улыбка на раскрасневшемся круглом лице смотрится как ножевой надрез на корнеплоде редиса или джонатановском яблоке. Все правильно: люди должны решить, что это часть шоу. В его ситуации единственно возможный вариант поведения — сделать вид, как будто все было задумано с самого начала, а потом с гордо поднятой головой дойти до дома и повеситься.

О сценарии телешоу: вообще-то без него, как вы сами понимаете, нигде не обходится. «Окна» с Дмитрием Нагиевым, «Девичьи слезы» и прочая телевизионная околесица. Все расписано изначально, все роли и реплики, вплоть до самого последнего матерного выкрика из зала. Гонорары дешевых артистов, осаждающих их кастинги: герой — 1000 рублей, репликант — 300–500 рублей, зритель — по-моему, рублей 100, но кое-где и бесплатно. Точнее, платой является сама возможность засветить свое искрящееся примитивным счастьем лицо на голубых экранах и потом гордо заявить в своей родной промзоне на собрании местечковой общественности: «Я был на ТВ».