Уилл Айткен - Наглядные пособия (Realia)

– Мичико, не начать ли нам с тебя? Мичико неловко поднимается на ноги.

– Нет, Мичико, садись. Мичико остается стоять.

– Сидеть не есть хорошо. Для английский надо стоять, если сидеть, дыхание совсем плохо.

– Осанка, диафрагма, зубри-зубри, – восклицают остальные.

– Мичико, сядь. Расслабься, это всего лишь английский. Очень многие люди как-то умудряются говорить на нем сидя. – Господи милосердный, долгий же семестр меня ждет.

В магазине английской книги практически ни души, если не считать оравы девиц, что заведуют кассой, сметают пыль с полок и просто путаются под ногами, пока я пытаюсь выяснить, нет ли чего новенького в разделе «мистика». Охрененно мало, скажу я вам. Надо бы кому-то шепнуть Патриции Хайсмит, чтоб писала побыстрее. Рут Ренделл* тоже сойдет под настроение, смеха ради, но в целом, несмотря на всю их репутацию, британцам детективы и мистика не то чтобы удаются – они всякий раз так удивляются злу, просто-таки до глубины души. Для американцев это – вторая натура. Забредаю в секцию серьезной литературы, и меня тут же зевота разбирает. Уж эти мне обложки с изящными репродукциями третьеразрядных полотен, уж эти мне рассерженные дамы-писательницы из Манхэттена, которые только-только осознали, что мужчины – это лживые мешки с дерьмом. Впрочем, всласть похихикала над сборником флегминистичных авторесс под названием «Оттянутый конец». Самое оно, точно. Здрассте, а вот и Бонни. Пихает меня под локоть.

* Ренделл Рут (р. 1930) – английская писательница, автор психологических детективов.

– Это единственная? – спрашивает она и вырывает книгу у меня из рук. – В «Джапан тайме» о ней была большая статья, перепечатка из «Нью-Йорк тайме бук ревью». По-видимому, что-то изумительное. А обложка с Фридой Кало* – просто чудо, вы не находите? – И тут Бонни замечает, что у меня на лбу. Вымученная улыбка меркнет, превращается в гримасу. – Луиза, что это, ради всего святого?..

В «Чистых сердцах» все восприняли жемчужину как нечто само собою разумеющееся. Никто не был настолько бестактен, чтобы упомянуть о ней вслух. Девочки помладше то и дело украдкой поглядывают в ее сторону, но даже в трамвае, идущем вниз с горы Курама, прочие пассажиры как-то умудрялись на меня не пялиться, а оравы толкущихся школьников так вообще держались подальше.

Смотрю прямо в глаза Бонни, давая ей возможность полюбоваться «видом спереди».

– Вы разве не слыхали про камиканитами, Бонни? Бонни так и ест глазами эту мою хреновину: зациклилась, одно слово.

– Что?

* Фрида Кало (1907-1954) – мексиканская художница-живописец; ее полотна, по большей части – автопортреты, ярки, неординарны, исполнены эмоционального накала.

– Камиканитами, древнее японское искусство пирсинга. Буквальный перевод – «игла, пронзающая пронзительно кричащую кожу», хотя мне объясняли, что японского тропа* он в полной мере не передает, каковой подразумевает также насильственное вхождение в не достигшую половой зрелости девственницу в белых носочках до щиколоток.

– В самом деле? – Ни слова не слышит из того, что я говорю.

– Мне один сенсэй с горы Курама сделал. По-моему, очень мило получилось, вы не находите? – В это самое мгновение зажигаю жемчужину – самую малость, не то чтобы ярко – и направляю тоненький, как булавка, луч на озадаченное лицо Бонни. И столь же внезапно гашу сияние.

– Что это было? – поражается Бонни. «Оттянутый конец» выпадает у нее из рук, но работница магазина с метелкой из перьев подхватывает книгу на лету, не успевает та коснуться линолеума.

– Вы про что, Бонни?

– Как вы ее включаете?

Гляжу прямо в ее испуганные кроличьи глаза.

– Совершенно не понимаю, о чем вы.

Она кладет пухлую розовую ручку мне на запястье.

– А не пойти ли нам выпить чаю? Я знаю одно чудесное местечко рядом с «Такасимая»**, там заваривают…

– Боюсь, у меня совсем нет времени. Мне нужно вернуться в школу к шести. Как-нибудь в другой раз, ладно?

Бонни тупо кивает.

– Как там съемки?

– Съемки? – повторяет она, обращаясь к моему лбу. – Ах да, в четверг из Новой Зеландии прилетит наша кинооператор, и мы поедем в Камакура, там живет один совершенно удивительный человечек, он делает просто потрясающие натуральные красители из козьей плаценты…

* Троп – переносное употребление слова и словосочетания как стилистический прием.

** Популярная сеть универмагов.

Дослушать до конца мне не суждено: в магазин английской книги врывается целая орда мистеров и миссис Чурки. Гигантские монстры с землистой кожей, переваливаясь, расхаживают по магазину – задницы такие, что в проход не пролезут, еле-еле уравновешивают отвисшие пуза. Я уже собираюсь нырнуть за корзинку с книгами по сниженным ценам, спасаясь от этих чудищ, как вдруг понимаю, что это всего-то навсего группа туристов из Америки, а нужен им «Уголок народных промыслов», где продают салатницы из коры вишни и деревянные солонки-перечницы, причем по цене, запросить которую может только японец, а заплатить согласится разве что американец.

Мимо проходящий верзила в бледно-зеленом тренировочном костюме отшвыривает меня в сторону. Бонни завладевает моей рукой.

– Не расскажете ли подробнее об этом сенсэе, практикующем пирсинг? Не знаете, а татуировки он делает? Думаю, он идеально подойдет для пятой части моего документального цикла о японских ремеслах и традициях. – Лицо ее придвигается все ближе. Она пытается заглянуть за жемчужину. – Просто потрясающе, как искусно он спрятал проволочку, на которой жемчужинка крепится.

– Самое удивительное здесь то, Бонни, что никакой проволочки в помине нет. Жемчужина вживлена в кожу.

– Правда? А вам не кажется, что это, хм, негигиенично?

– Покажите мне в этой стране хоть что-нибудь негигиеничное.

– Послушайте, в следующий раз, когда окажетесь в городе, давайте пообедаем вместе, и вы мне все-все расскажете.

– С удовольствием, Бонни. – Для вящей убедительности подмигиваю ей жемчужиной: на кратчайшую долю мгновения она вспыхивает и снова гаснет. – Я вам позвоню.

***

Что за запах! Обволакивает меня с ног до головы, точно вторая шкворчащая кожа, уже на середине тропы, ведущей к логову Гермико (между прочим, живет она за пределами комплекса «Чистых сердец» – хотела бы я знать, как ей удалось такое провернуть). Я так давно отвыкла от этого аромата, что лишь раздвигая плетистые ветви ив, окруживших бунгало, осознаю, чем пахнет: это мясо, мясо гриль, замаринованное в чесночной пасте и лимонном соке. Прямо как я люблю. И откуда она узнала? Мне казалось, она вегетарианка или максимум ест только рыбу.

Передние ширмы раздвинуты, но дом пуст. Просматривается насквозь, вплоть до задней стены: там ширмы тоже раздвинуты, так что открывается вид на всю долину – точно картина в рамке, – а позади угадываются еще долины, и еще, и все до странности лишено глубины и расположено пластами, точно ряды театральных задников. Даже сам воздух словно дрожит и колышется, свет мечется туда-сюда, мерцает, переливается, может, потому, что гляжу я сквозь дымовую завесу. Похоже, на заднем крыльце у нее – жаровня-хибати.