Уилл Айткен - Наглядные пособия (Realia)

Не помню, как я там оказалась; так и не потрудилась никого спросить, кто меня привез. Тот мир – его мир – меня больше не касается. Я была только рада от него освободиться; жалею лишь, что не до конца. Отлично помню, как лежу под столом, там, на Сёдосиме, перед глазами у меня – расщепленная надвое игла, осторожный, пробный выброс «Пустоты» в воздух, а затем медленно ввожу ее – ох, несколько раз подряд – в самую голубую из вен на внутренней стороне левой руки. Внутримышечно – это грохот и гул, а потом – землетрясение, но внутривенно – это нетряский ночной поезд, уносящий меня прочь.

Спустя день-другой в центре «Обучения улыбке» я на самом деле уже не была в коме. Просто отказывалась открыть глаза. Мне ничего не хотелось видеть, а того, что говорилось над моей кроватью, я просто не понимала. До боли знакомое ощущение: да, все идет как надо, все в полном порядке. Ехать мне некуда, и планов никаких нет. Или, точнее, план у меня был – и с треском провалился. Я просто ждала, пока подвернется следующая возможность. Порою, когда дверь оставляли открытой, я слышала доносящийся откуда-то из коридора мужской голос, без конца выкрикивающий: «”Сони” кампай!»*

Не знаю, как долго я пробыла там, когда однажды дверь отъехала, и по кафельному полу затопали резиновые подошвы. Миниатюрные ручки с силой похлопали меня по щекам.

– Луиза, Луиза, просыпайся, пожалуйста.

Голос знакомый, вот только в толк не могу взять, чей. Если опять заснуть, голос куда-нибудь да денется.

– Луиза, я пришла за тобой. Просыпайся!

С меня сдернули простыню. Я лежала в больничной ночной рубашке, вся дрожа. Голос я узнала. И приоткрыла один глаз.

– Ха! Да ты, Луиза, не спишь, а притворяешься. – Камилла Анака, дипломированная медсестра, стояла у моей постели в хрустящем халате, такой же шапочке и в жемчужном колье в шесть нитей. Тут же – ее шофер, тоже в белой больничной одежде, рядом с ним припаркована инвалидная коляска.

* За «Сони»! («Кампай» («сухое дно») – японский застольный тост.)

– Вставай, быстро-быстро. – Миссис Анака ткнула меня под ребра. – Мы тебя вывесим.

– Вывезем, – тихо поправила я. – Вы меня вывезете.

Шофер развязал мои запястья и лодыжки; вместе они сняли меня с кровати и пересадили в коляску.

– Ужасно, ужасно, – шептала миссис Анака, пухлыми лапками разминая мои иссохшие запястья. – С тобой обращаются как с животным.

Мы катили по ярко освещенному коридору, так что я вновь закрыла глаза. Другие резиновые подошвы, шлепая, подходили к нам и тараторили что-то невнятное, но миссис Анака стояла на своем, пронзительно кричала и вопила, пока подошвы не уходили. Электродвери со вздохом разошлись. Мое лицо и тело настолько онемели, что я не сразу поняла, откуда это легкое покалывание на щеках и предплечьях. Дождь.

На заднем сиденье «бентли» миссис Анака велела мне откинуться назад и открыть глаза.

– Вид у тебя ужасный, Луиза.

В сознании уже сформировался подходящий ответ, но язык работать отказался.

Она держала на весу пипетку, в узкую стеклянную трубочку перетекала синяя жидкость.

– Мы тебя мигом на ноги поставим. – И впрыснула мне в глаза синие капли.

Меня затопила синева. Словно море.

Небо казалось знакомым, плавно выгнутым и бело-голубым. Мимо проносились белые здания и низкие горы между ними. Киото. Мы притормозили у приземистого прямоугольника черного стекла с серебряным квадратом над входом, чуть в стороне от Имадегава. Банк «Рот».

– Добро пожаловать домой, Луиза, – заворковала миссис Анака.

Шофер выволок меня с заднего сиденья и попытался втиснуть в инвалидную коляску. Но как только он поставил меня на ноги, я напрочь отказалась садиться снова. Миссис Анака жестом дала ему понять, что все в порядке. Обойдя меня сзади, она крепко вцепилась мне в плечи и, подталкивая, провела через вращающиеся двери и по петляющей тропке; белый гравий покалывал и холодил босые ноги. Мы перешли через мост Леты. Темно-фиолетовые карпы, раскрыв рты, наблюдали за нашим неспешным шествием. Через поделенную на отрезки бамбуковую галерею мы проплыли, точно пара призраков в немом кино. Лифт с серебряными дверями – и вниз, в зеленые стеклянные коридоры, где, если хочешь, можешь видеть комнаты сквозь комнаты сквозь еще комнаты. Но я не хотела.

Миссис Анака привела меня в прозрачную комнату рядом с купальней. Миллион лет назад она со Сьюки растирала меня там благоуханными маслами. Будь я другим человеком, более любопытным, я бы спросила, что поделывает Сьюки. Думаю, миссис Анака выбрала эту комнату, решив, что непрестанный шум льющейся воды меня успокоит.

Я прилегла на белый тюфяк – никакой другой мебели в комнате не нашлось. Миссис Анака склонилась надо мной с пипеткой в руке. Я отобрала у нее пипетку и с силой выжала синеву себе в глаза.

Здесь нет ни дней, ни ночей. Сквозь стены я много чего вижу. Иногда меня навещают мальчики из лет-бриджской школы. Самые популярные старшеклассники, те, что узнавали меня только после захода солнца. Выстроились в ряд по левую руку, все без рубашек, джинсы медленно сползают к ковбойским сапогам, заляпанным засохшим навозом вперемешку с соломой. Да они лучше, чем в кино, эти мальчики – как они выгибают спины, как трепещут и содрогаются их колени и бедра, как темнеют их глаза в решающий миг. Когда вниз по стеклу стекает густое семя, я падаю на колени и вылизываю прохладную поверхность.

Позже они возвращаются обнаженными, и стекло превращается в пленку, тонкую и липкую, как хирургическая перчатка. Они могут меня щупать, и трогать, и входить в меня как и откуда хотят, избежав неудобств соприкосновения плоти с плотью.

Вы, конечно, думаете, что мне бы пора научиться отстраняться. В конце концов, в итоге остается только печаль. Но что-то меня словно принуждает.

Ностальгия.

Однажды в ночи мне приходит в голову попробовать дверь, поглядеть, не удастся ли взломать замок. Дверь не заперта.

Я отправляюсь исследовать коридоры.

В первой же комнате, куда я захожу, на низком красном лакированном столе лежит одна-единственная книга. Пергаментный переплет, название вытиснено золотом: «Анна Каренина». В точности такая, как я читала подростком дома, в Канаде: из серии, заказанной отцом из Штатов.

Книга открывается в моих руках. Между страницами 214 и 215 забились блестящие белые крошки. Извлекаю одну, принюхиваюсь: шоколад. Вижу себя, жадно поедающую белый шоколад плитку за плиткой, пожирая страницы про Анну и Вронского. Кладу ошметочек на язык. Вкус суховато-сладкий, рот тут же наполняется слюной. Из ниоткуда доносится музыка, старая песня «Битлз», та, что никогда мне не нравилась. Как бишь она называется?.. «Норвежский лес». Шоколад начинает горчить. Пытаюсь выплюнуть – но выплевывать нечего, остался только вкус. Я выбегаю из комнаты.