Уилл Айткен - Наглядные пособия (Realia)

Хлопает дверца машины. На пустынной стоянке – Оро, тут же – универсал.

– Луиза, что ты затеяла? Достопримечательности объезжаю. Вот это – камни, которые не успели к…

– Я знаю. Я тут родился. И сто раз видел эти дурацкие камни. Все встревожились – ты исчезла.

– А что я должна была делать – киснуть в комнате и слушать хруст татами, пока вы с советом директоров решаете, как повернее от меня избавиться?

Он скрещивает руки на груди.

– Мы говорили вовсе не об этом. Мы планировали мои весенние гастроли, запуск нового компакт-диска, два художественных фильма.

– А обо мне – так-таки ни слова? Оро качает головой.

– Ну, может, одно-единственное коротенькое словечко, – признается он.

– И что же это за словечко, могу ли я узнать?

– «Такт». От нас ждут осмотрительности, Луиза. Ана-ка-сан говорит, ты «слишком импульсивна». Я говорю, вовсе нет, и тут ты берешь мою машину и уезжаешь невесть куда. Как это выглядит?

– Извини, Оро. Я что-то перенервничала.

– С бизнесом пока покончено. Я отослал их в кинодеревню «24 глаза»*, а потом на ужин к Сюнгэцу Икуте, у «Памятника поэту». Вернутся они очень поздно.

– Отлично. Так какие у нас планы?

* Бывшая съемочная площадка фильма «24 глаза» (режиссер – Киносита Кейсуке), теперь – место паломничества туристов («Twenty-Four Eyes Movie Village*). Автор романа, по которому поставлен фильм, Цубои Сакаи, была женой местного поэта Цубои Сигедзи, в честь которого поставлен «Памятник поэту» (в ее честь поставлен «Памятник прозаику»).

– Я хотел показать тебе кое-что. – Оро распахивает пассажирскую дверцу универсала. – Залезай.

Я открываю дверь «ягуара».

– Нет, это ты залезай.

– Есть, сэр! – смеется он.

Мы гоним что есть духу по узкой петляющей дороге.

– Ты хорошо водишь. Только немножко слишком быстро.

– Я сама научилась, практиковалась на проселочных дорогах Альберты. Там можно целыми днями напролет ехать, ни одной машины так и не встретить.

– Осенью в Сёдосиме довольно тихо. Не так много туристов или… – он складывает ладони, точно в молитве, – как называются религиозные туристы?

– Засранцы?

– Я серьезно.

– Паломники? Сюда приезжает много паломников?

– Весной. Посетить восемьдесят восемь святилищ и храмов.

– Это мы туда едем?

Он состраивает гримаску.

– В храм? Отвратительно. Мы едем в мое любимое место.

Выглядит оно как полуразвалившийся зоопарк, из тех, где можно зверюшек погладить и приласкать, вот только ограды толком никакой нет, лишь несколько проржавевших зарешеченных клеток. Большинство из них пусты, хотя в двух-трех – относительно редкие породы. У одной жмущейся друг к другу парочки – пышная черная шерсть с белой полосой, как у скунсов; и еще один, странный такой, глазастый, весь из себя пухленький, с черными кругами вокруг глаз, смахивает на Симону де Бовуар*. Но большинство мартышек – а со своего места я вижу их сотни и сотни – в зоопарке диких обезьян занимаются ровно тем, чего от них ждешь: бегают на свободе. Застенчивые мамочки шуршат в кустах, малыши возятся в грязи. Вот их старших братишек и отцов лучше бы остерегаться. С серебристой шерстью, размером со стандартного пуделя, они рыщут по окрестностям, ухмыляясь и утробно урча. Ослепительно пунцовые мешочки мошонок раскачиваются, точно маятники. Я делаю шаг в их сторону – и мартышки разбегаются. Я отворачиваюсь – и они крадутся за мной след в след, я даже слышу, как они сопят.

* Де Бовуар Симона (1908-1986) – французская писательница, представительница экзистенциализма, жена П. Сартра.

Оро они приветствуют точно давно утраченного друга. Может, так оно и есть. Они бегают за ним по пятам, хватают его за руки, дергают за них, карабкаются по его ногам, обнимают его за шею длинными тонкими лапами.

Мы поднимаемся на гору, что сразу за зоопарком. На одном плече у Оро восседает мартышка, двух других он ведет за лапы. Еще двадцать-тридцать неумолчно тараторят у нас за спиной. Матери и младенцы выглядывают из придорожных кустов, прослеживая наш путь. Пытаюсь подружиться со здоровенным малым, что шествует во главе когорты рядом со мною, но всякий раз как я оборачиваюсь и пытаюсь поймать его взгляд, он пригибается или отворачивается. Стоит ли удивляться, если в Японии даже мартышки, и те японцы?

Тропа сужается, подъем делается круче. Проходим участок голой земли, обнесенный низкой каменной оградой. Из земли торчит с полдюжины махоньких каменных фигурок. Приглядевшись повнимательнее, вижу: это толстенькие каменные пенисы, наряженные в кукольную одежку – в бумазейные юбочки или переднички, в крохотные чепчики с оборочками. У основания одного из них – усохший апельсин.

Волоски на моих предплечьях и загривке встают дыбом.

– Это что такое?

Оро оглядывается через плечо.

– Святилище мертвых младенцев.

– Здесь похоронены мертвые младенцы?

– Может, и нет. – Он на мгновение задумывается. – Святилище, посвященное абортам японских женщин. Не мертвым младенцам, нет.

На нас наползает синий туман. Сквозь просветы в низкорослом лесочке промелькивает серое море. Внутри частокола почти у самой вершины стоит розовый храм размером с кукольный домик, с улыбающимся каменным Буддой в дверях. Странно в храме вот что: в громадное лиственное дерево, росшее снаружи у самой ограды, попала молния, оно рухнуло, сокрушив ворота, и жухлые листья – у самых ног Будды. Вместо того чтобы убрать ствол, кто бы уж тут ни распоряжался, увенчал и ворота, и его изящной деревянной аркой, так что теперь мертвое дерево тоже стало частью храма, как гиены у Кафки: они так часто вторгались в святилища, что их набеги стали частью ритуала.

– Мне этот храм нравится, – говорю Оро, подныривая под арку и перебираясь через шероховатый, затянутый лишайником ствол. – Мне кажется, есть в этом что-то правильное: дерево уничтожено почти под самый корень, но самим своим уничтожением становится частью чего-то другого.

Оро стоит на краю пропасти, неотрывно глядя вдаль.

– Чудесный вид, – роняет он.

Зажигаю ароматическую палочку, оставляю монету в 500 иен в жестянке из-под зеленого чая «Твайнингз Ганпаудер» на алтаре. Переступаю через ствол обратно, наклоняюсь, проходя через арку, присоединяюсь к Оро на краю. Весь мир словно поделен на пласты: синий туман, пеленой повисающий в воздухе, медленно клубящиеся пурпурные облака, серые зубчатые очертания Внутреннего моря и низкие синие горы Хонсю за ними.

– Оро…

– Мой отец…

А в следующий миг земля у нас под ногами превращается в желе. Она волнуется, колышется, извиваясь, уходит из-под ног. Предводитель моей когорты, забыв о застенчивости, вспрыгивает на меня и обвивает мой таз лохматыми серебристыми лапами.