Уилл Айткен - Наглядные пособия (Realia)

Вдалеке уже различаю «мазерати». Задняя дверца автоматически распахивается.

Эта женщина начинает действовать мне на нервы. Пытаюсь равняться на Оро; тот шагает вперед точно загипнотизированный. Папарацци со всех сторон его облепили, а он словно не здесь.

– Луиза, покажи нам свое лицо. Покажи нам свою безобразную гайдзинскую рожу. – Она хватает за вуаль и резко дергает.

Я даю сдачи – о, всего-то навсего легкий толчок в солнечное сплетение. Но женщина такая маленькая, «в легком весе»; наверное, надо было соизмерить силу. Отшатнувшись, она падает на парня в куртке-«сафари», который пытается поймать в кадр мои громаднющие титьки с наилучшего ракурса. Вот она распростерлась на бетоне. И – в отключке.

Вуаль моя висит на одной Ниточке. Щелк. Щелк. Щелк. Я хочу задержаться, поглядеть, не скопится ли под ее головой лужица медленно сочащейся крови, как это бывает в кино, но Оро схватил меня за одно плечо, водитель за другое, они тащат меня оставшиеся двадцать ярдов к машине, а вокруг беснуется толпа.

Дверь хлопает, мы утрамбовываем улицу высококачественной резиной «Мишлен».

Лицо Оро – совсем рядом с моим.

– Что ты сделала, Луиза? Что ты сделала?

– От души ей вмочила.

– Вмочила?

Водитель, оглянувшись через плечо, хохочет.

– Ну, толкнула ее самую малость. Оро хмурит брови.

– Очень плохо. О, это очень плохо, Луиза. – Хлопает меня по плечу. – Новый Мухаммед Али.

– Али Мухаммед, – сдавленно фыркает водитель.

Когда я наконец встаю, длинный верстак из начищенной стали, что служит Оро обеденным столом, уже завален газетами. Практически во всех макет примерно одинаковый. Слева – зернистый увеличенный снимок моей потрясенной физиономии с черно-белой фотографии: ну, той, где я валяюсь, опрокинутая навзничь, на веранде в «Чистых сердцах». В середине – цветное фото меня же, вуаль сбилась на сторону, так, что виден один глаз – и зыркает свирепо, точно у загнанного в угол зверя. Помада размазалась, рыжие кудри торчат из-под шляпы во все стороны. Справа – фотография забинтованной-перебинтованной головы, сбоку свисает капельница для внутривенного вливания.

Оро выходит из-за гигантского, от пола до потолка, аквариума, где дно покрыто слоем аквамариновых стеклянных шариков толщиной фута в три и снуют лимонные карпы. На нем короткий белый шелковый пеньюар, в руках – кофейник с «эспрессо».

– Доброе утро, Луиза.

Показываю на красный газетный заголовок над фотографиями в одной из тех газетенок, что выглядят по-бульварнее прочих.

– Что тут говорится?

Мгновение он внимательно изучает буквы.

– Здесь говорится «Кто такая леди «Вечерний лик»?»

– Это такой изящный японский способ обозвать меня шлюхой?

– Это из старой книги. Да уж, не сомневаюсь.

– А внизу что написано?

– Много всего. Не важно. Хочешь кофе? Я киваю.

– Так чего – всего?

– Всякие глупости. Отвратительно.

– Какие же?

– О том, кто ты. Что ты делаешь. – Он долго молчит. – Как ты выглядишь.

– Переведи, пожалуйста.

– Луиза, это все очень отвратительные вещи. Я не…

– Заткнись и переводи.

– Автор говорит, ты – как безобразная ведьма, с огромной пастью и зубищами, как косточки в маджон-ге*. Она говорит, Оро ждать так долго, чтобы влюбиться, а теперь вот это. Он отвергает всех японских женщин ради женщина-гайдзинка, а она даже не красивая гайдзинка, не блондинка, например. Это оскорбление всем японским женщинам. Гайдзинка большая и толстая, в два раза, может, в три раза больше нашего Оро, японской кинозвезды номер один.

– Спасибо.

Он пододвигает мне чашку «эспрессо».

– Они говорить такие вещи, потому что они злятся. Ты не толстая и не безобразная. Гайдзинка, да. Большая, да. Мне нравится, когда большая, нравится, что чужестранка и варвар. Не такая, как маленькие тоненькие япо-ночки. Ты другая, Луиза. В Японии все одинаковые. Я тоже другой. Вот почему я люблю.

Прежде он этого слова не произносил. А я так вообще никогда не произнесу.

* китайское домино.

– А моя здоровенная, безобразная западная пасть, мои огромные зубищи – что ты о них думаешь?

– Очень красивые, очень другие. Я люблю… – Он умолкает, подливает себе еще «эспрессо», выпивает его одним махом. – Я люблю их. Я люблю тебя, Луиза.

– Нет, не любишь.

Он изумленно вскидывает глаза.

– Нет? Я никого не любил прежде. Думал, этого со мной никогда не произойдет. А теперь ты мне говоришь, я тебя не люблю. Ты хочешь сказать, это ты меня не любишь?

– Тебе нравится быть со мной, мне нравится быть с тобой. Весело. Классно. Клевый секс.

– Клевый секс, – кивает он и задирает сзади подол своего короткого пеньюара, освежая мои воспоминания о его ягодицах.

– И задница у тебя очень милая.

– Номер один во всей Японии.

– Но любовь – это как оказаться запертым в плохой пьесе: каждый вечер произносишь одни и те же реплики, изо дня в день, а не то вся эта штука рассыплется в прах. Я хочу тебя, Оро, я просто не хочу ничего большего, о’кей?

Он отворачивается и проходит квартиру из конца в конец, что занимает некоторое время. Квартира представляет собою одну громадную комнату. Выглядит – точно многоярусная парковка, бетонный пол выкрашен грязновато-золотой краской, мебель – та, что есть – начищенная до блеска нержавейка. Ряды высоких скользящих стеклянных дверей выходят на террасу вокруг квартиры, но терраса такая широкая, а мы так высоко, что изнутри видны только недвижные серые облака в небе над Токио.

Возвратившись, Оро бросает: «О’кей», – и снова исчезает за аквариумом.

Звонит телефон. Он долго разговаривает. Когда выходит, он обнажен, напрягшийся ствол торчит вперед дюйма на четыре. Шрам, разделивший торс надвое, мерцает янтарным светом.

– Журналистка, которой ты вмочила, в коме. Надо сейчас же уезжать. Не сейчас же. Сперва я тебя отымею, но никакой любви, о’кей?

– Усекла.

Черный вертолет высаживает нас на пустынном причале, что вдается в гавань Кобе. Спускаясь на землю, Оро указывает на низко сидящее в воде суденышко того же темно-синего цвета, как и его «мазерати».

– Судно на подводных крыльях. Вертолет распугает мартышек.

Как скажете. Позади на крутых холмах раскинулся Кобе, сонный провинциальный город, столь же непохожий на Киото, как Киото не похож на Токио. Славно было бы погулять по нему часок-другой, поглазеть на достопримечательности, выпить где-нибудь кофе или пивка. Однако для Оро, для нас с Оро, ничего из этого невозможно. Обычное и привычное исключается целиком и полностью, и, надо сказать, мне отчасти жаль. Мне вдруг приходит в голову, что Оро, чего доброго, вообще никогда ничего подобного не знал.

Юнец в белой куртке с золотыми пуговицами помогает мне подняться на борт. Оро идет следом. Мы уже отчаливаем, когда на пирс влетает девица на золоченом мотороллере. Она тормозит у сходней, кланяется лодке и отстегивает от багажника небольшой чемоданчик красной кожи.